Журналист «Хроник и комментариев» Николай Зубашенко в свое время, будучи студентом Балашовского педагогического института, подрабатывал в колонии строгого режима, где отбывали срок убийцы. Николай Иванович преподавал в лагерной школе язык и литературу. Публикуем первую часть его материала о работе в лагере строгого режима.
Часть 1. Уроки для спецконтингента
Срок моей воинской службы подходил к концу. Надо было подумать о будущем. А оно представлялось мне довольно туманным. Выход из ситуации подсказал замполит роты капитан Миронов, с которым я близко сошелся, исполняя обязанности секретаря комсомольской организации.
- А что тут голову ломать, - сказал он, когда я поделился с ним своими мыслями по поводу своего будущего, - диплом педучилища у тебя есть, теперь надо поступать в институт. Тем более, что у тебя, как у военнослужащего, есть преимущества перед другими абитуриентами, фактически ты идешь внеконкурса. До вступительных экзаменов время еще есть, ты даже можешь походить на подготовительные курсы. Я тебе в этом посодействую. Я считаю, педагог из тебя получится. Так что действуй.
Капитан Миронов среди личного состава роты пользовался уважением, к его мнению прислушивались. Прислушался к нему и я. В конце июля 1960 года, получив демобилизационные документы, я отправился в город Балашов, в пединститут, для сдачи вступительных экзаменов. Сдал экзамены и был зачислен студентом первого курса филологического факультета.
Студенческие годы были для меня нелегкими. В основном, из-за материальной необеспеченности. Мой месячный бюджет состоял из стипендии (24 рубля) и 15-20 рублей, которые присылала мне мать. Для взрослого молодого человека, конечно, этого было недостаточно. Приходилось искать какие-то подработки. На первых порах это была, в основном, разгрузка вагонов. Уголь разгружали с товарищами. Работа тяжелая, но это давало возможность покушать в столовой более сытно. Или что-то купить для себя. Случались и застольные кампании, и просто веселые пирушки. Были и флирты с девушками. А как без этого в студенческой среде? На это тоже нужны были деньги.
В целом же студенческие годы, несмотря на бытовые трудности, я вспоминаю по-доброму. Без преувеличения скажу, что это была хорошая школа для моего духовного роста. Интересные лекции по литературе, истории, философии, общение с преподавателями и товарищами, которые увлекались творчеством, несомненно, все это способствовало развитию моего интеллекта. К тому же в институте я был постоянно в гуще событий общественной жизни, поскольку был комсомольским секретарем - сначала факультета, а потом и института в целом. То есть, я постоянно общался с преподавателями и студентами.
После второго курса мое материальное положение более-менее стабилизировалось, я нашел себе постоянную работу. Меня взяли преподавателем русского языка и литературы в вечернюю школу, которая обслуживала лагерь строгого режима – убийцы и т.д.
Привожу некоторые подробности моей педагогической деятельности среди заключенных. Попал я туда случайно. Прочитал как-то в местной газете о том, что городская вечерняя очно-заочная школа набирает учителей для работы со спецконтингентом. Так в объявлении было сказано. Позвонил в школу. Мне ответили: приходите, поговорим.
Разговор с директором школы был коротким:
- Нам нужны преподаватели для работы в лагере строгого режима. Контингент там, сами понимаете, необычный. Это люди, у каждого из которых по две-три судимости на счету. Вы служили в армии, являетесь секретарем комсомольской организации факультета института. То есть, у вас уже есть определенный опыт работы с молодежью. А там как раз 90 процентов молодые люди. Думаю, вы нам подойдете. Если вы не возражаете, конечно.
Восторга от того, что мне придется общаться с уголовниками, я, разумеется, не испытывал. Более того, это меня в какой-то мере даже смущало. С другой стороны, упустить такую возможность – иметь постоянную работу, а, значит, и постоянную зарплату – я не мог себе позволить. Слишком угнетало и давило меня безденежье. Мизерная стипендия и случайные заработки не удовлетворяли даже минимальных моих потребностей. А тут, как было сказано, я буду ежемесячно получать не менее 80 рублей. В общем, я согласился без раздумий.
Лагерь находился за городом, на пустыре, где начиналось строительство мощнейшего комбината плащевых тканей. Это была стройка, по-моему, союзного значения. На то время она только разворачивалась. Единственный объект, который там можно было видеть тогда, - это огромный бетонный каркас какого-то будущего корпуса и территория лагеря для заключенных, обнесенная тремя рядами колючей проволоки. Войти туда можно было только через проходную и только по пропускам.
А чтобы добраться до лагеря, надо было ехать сначала автобусом до конечной остановки, потом еще километра полтора-два идти пешком по бездорожью. Туда, как правило, мы приезжали еще засветло. А вот оттуда возвращались часов в 10 вечера, когда маршрутный автобус уже не ходил. Поэтому до города нас чаще всего подбрасывали на лагерной грузовой машине. И так три раза в неделю.
Работа в вечерней школе с заключенными началась с инструктажа, который провел с нами сам начальник лагеря, майор по званию, по-моему. Он строго предупредил, чтобы мы ни в коем случае не приносили никаких передач для заключенных, не давали бы им свои адреса и не выполняли бы никаких их просьб. В противном случае, предупредил он, нас не только могут уволить с работы, но и привлечь к ответственности.
Несколько слов о самой школе. Располагалась она в небольшом приземистом помещении барачного типа. Всего в нем было три или четыре комнаты. Две использовались под классы, одна – под учительскую. Учащихся в школе было немного, человек 30-40. Все из разных классов, но в основном восьми- и десятиклассники. И занятия с ними проходили не так, как в обычных школах, где каждый класс имеет свою аудиторию. Здесь собирали всех вместе, в одной классной комнате и учитель поочередно работал с учащимися того или иного класса. Одним давал самостоятельное задание, другим в это время что-то объяснял, третьим помогал найти в учебнике ответ на интересующие их вопросы и т.д. То есть, это были не те стандартные уроки, где преподавание идет по определенной методике. Это были, скажем так, уроки-консультации для взрослых людей, которые хотели самостоятельно овладеть учебной программой того или иного класса.
Никакой администрации в школе лагеря не было. То есть, не было ни директора школы, ни завуча. Был лишь один человек из числа заключенных, мужчина лет пятидесяти с лишним, инженер по образованию, который как бы осуществлял посредническую роль между администрацией лагеря, учащимися-заключенными и преподавателями. Он ни во что не вмешивался, но его присутствие чувствовали все. Он был настоящим авторитетом как среди заключенных, так и среди нас, учителей. Звали его Георгий Васильевич Боровой. Между прочим, заключенный с большим стажем, с несколькими судимостями. О нем еще будет разговор впереди.
Уже при первой встрече со своими учениками мои опасения относительно их неадекватности рассеялись, как дым. Я убедился, что это обычные нормальные люди, которые в силу каких-то обстоятельств оказались за тюремной решеткой. Между нами установились сразу же нормальные деловые и человеческие отношения. Я не чувствовал никакой скованности в обращении с ними. И они свободно могли подойти ко мне с любым вопросом, не переходя грань дозволенного.
Разумеется, не все они горели желанием учиться, многие приходили в школу лишь для того, чтобы избавиться хоть на время от надоевшей опеки надзирателей (в школе их не было). Был и еще один фактор, стимулирующий заключенных ходить в школу: учеба считалась положительным моментом при рассмотрении вопроса об их досрочном освобождении. Потом молодых людей привлекала возможность пообщаться в лице учителя с человеком с воли, о которой каждый из них мечтал, которым она часто снилась.
Дело в том, что заключенные лагеря строгого режима были ограничены правом свиданий с родными, переписываться с ними, получать от них передачи и т.д. По-моему, они могли только два раза в год написать своим близким письма, которые обязательно проходили через лагерную цензуру.
Что касается других прав и свобод, то они были такие же, как и в обычных тюрьмах и лагерях. Заключенные работали на стройке комбината под надзором охранников и собак. Работали, как и все в Союзе, семь часов за смену. Им за это начислялась даже какая-то зарплата, но на руки они ее не получали. Все это перечислялось на их счет и при освобождении они могли получить эти деньги. Иногда это были приличные суммы. А на руки заключенным выдавали то ли по пять, то ли по десять рублей, чтобы они могли купить себе курево или еще что-то первой необходимости в буфете, который находился на территории лагеря.
Свободное время они проводили по своему усмотрению, в чем я неоднократно убеждался: играли в футбол, участвовали в художественной самодеятельности и т.д. То есть, они вольно распоряжались свободным временем. В этом отношении, как мне показалось тогда, они были более свободны в своих действиях, чем военнослужащие срочной службы, особенно учебных подразделений. Признаться, я даже позавидовал им, вспоминая свои три года службы, которые, в общем и в целом, мало что дали мне. А тут семь часов отработал и гуляй. Правда, за проволокой, но ведь и в армии, хотя там и нет проволоки, свободно никуда не пойдешь. И зарплату там никакую не дают, хотя укалываешь, дай Бог.
Но вернемся к школе. Мои подопечные в большинстве своем не проявляли рвения к наукам, я об этом уже говорил. На уроках их устраивали больше пустые разговоры, беседы, так скажем, на вольные темы. Я не переживал сильно по этому поводу, я сам, признаться откровенно, не прочь был поболтать с ними. Например, мне было интересно узнавать судьбы людей, оказавшихся на долгие годы за колючей проволокой. Я прямо спрашивал их о том, почему они здесь, за какое преступление получили такое наказание. Но большинство отвечали уклончиво на такие вопросы, уповая на то, что их осудили несправедливо. Я даже по своей наивности сочувствовал им, верил в рассказы об их невиновности, что однажды чуть не вышло мне боком.
Как-то во время перерыва, когда все вышли из класса, ко мне подошел один из заключенных и обратился с такой просьбой:
- Нам не разрешается получать посылки и переводы от родных. А у меня скоро день рождения, тридцать лет стукнет. Хотелось бы отметить эту дату. Может, вы согласитесь дать мне свой домашний адрес, чтобы родители смогли выслать деньги на вас. А потом вы передадите их мне.
Я вспомнил инструктаж начальника лагеря, который строго предупреждал нас на этот счет. «Но ведь не посылку, а деньги я буду передавать, - подумал я. – Нас, учителей, на проходной не проверяют. А если и проверят, то как можно отличить мои это деньги или чужие». Подумал я так и согласился:
- Ладно, - говорю, - вот вам мой адрес, но чтобы это было в первый и в последний раз.
Прошло месяца два. Я уже и забыл об этом случае. И вдруг приходит мне денежный перевод. Смотрю – адрес незнакомый. Тут я вспомнил о просьбе заключенного. В этот день по графику занятия в школе. Я получаю деньги и – в лагерь. Прихожу - меня ждет уже начальник лагеря:
- Вы кому–нибудь из заключенных давали свой домашний адрес? – спрашивает.
От неожиданности я растерялся, даже в жар бросило. Думаю – попался. Но не признаваться же…
- Нет, - отвечаю, - никому не давал.
- Хорошо, - говорит майор, - мы это проверим. Но если на ваше имя придет денежный перевод с просьбой передать его заключенному, не делайте этого. Просто поставьте нас об этом в известность или отошлите перевод обратно отправителю.
А деньги–то эти уже у меня в кармане. Слушаю я майора, а самого жжет мысль: «Неужели он знает об этом»? Но делать нечего, я иду на урок. Кое-как провел занятие. Все уходят, в классе остаюсь я и тот заключенный, которому я должен передать деньги.
Я достаю деньги, передаю ему и говорю с возмущением:
- Как это могло получиться? Откуда начальник лагеря узнал о деньгах? Это вы ему рассказали? Вы же подставили меня. Больше ни с какими просьбами ко мне не обращайтесь.
Он начал извиняться, мол, так получилось.
- Но вы не признавайтесь,- сказал он,- что дали мне свой адрес. - Я начальнику говорил, что я взял его у вас сам. Сказал, что в классном журнале лежала ваша открытка, а на ней был ваш адрес. Я и переписал его себе. А узнали они из письма, которое я отправил родителям. У нас же цензура проверяет письма.
- Так зачем вы бросали письмо на территории лагеря? Вы что, не знали о цензуре? У вас уже третья судимость, пора бы знать тюремные порядки. Могли бы свое письмо отдать мне, я бы отправил его из города, и все было бы нормально. А теперь я не знаю, чем это для меня закончится.
В общем, отчитал я его, как следует. А ему сказать нечего в оправдание, стоит, мнется и только извиняется. Меня, конечно, это не успокоило. Переживал, нервничал. Очень не хотелось терять работу, за которую платят деньги. Но на следующий день ситуация разрешилась сама собой.
- Вы не виноваты, мы это выяснили, - с довольным видом сообщил мне майор, как только я вошел в учительскую. – Но если все-таки деньги придут, не передавайте заключенному, - еще раз напомнил он.
Инцидент с денежным переводом заставил меня быть осмотрительнее в отношениях с заключенными. А тут еще подлил масла в огонь надзиратель школы, тоже заключенный, о котором я уже говорил, - Георгий Васильевич Боровой. Человек авторитетный, уважаемый.
- Вы будьте осторожнее с ними, - предупредил он.- Не верьте тому, что они сюда попали случайно, что они такие хорошие. Вон идет школьный звонарь, горбун. Человек уже немолодой, тихий, на блатного не похож. Вы думаете, он случайно здесь? Ничего подобного. Он своей жене голову отрубил. И у других грехов достаточно. Так что не очень-то откровенничайте с ними, они запросто могут вас подставить.
Николай ЗУБАШЕНКО, член Союза журналистов Украины, г. Запорожье.
Продолжение следует
Комментариев нет:
Отправить комментарий