ГЕНЕРАЛ ФСБ ПРИОТКРЫЛ ТАЙНЫ КГБ. Национальные особенности аналитической работы спецслужб

Все знают о зловещих подвалах Лубянки. Но в жизни КГБ были и менее жуткие страницы. Во времена развитого социализма комитет, в основном, занимался аналитической работой

– предлагал варианты решения разного рода проблем «коллективному мозгу» страны, ЦК КПСС. Зачастую эпизоды этой работы были анекдотическими. Байки о работе КГБ при Брежневе, Горбачеве и Ельцине рассказал генерал-майор ФСБ запаса Александр Михайлов, в ходе лекции в Высшей школе социальных и экономических наук. «Свободная пресса» публикует наиболее интересные фрагменты его выступления.

КГБ и Чернобыль

– Я пришел в органы госбезопасности в 1970-е годы. КГБ был создан в 1954 году для защиты не только государства от подрывных акций зарубежных спецслужб, но и для того, чтобы каким-то образом контролировать ситуацию в стране, анализировать взгляды и настроения в обществе. На основе этого анализа мы формировали информационные потоки для органов власти и управления.

По сути, КГБ был исключительно информационной структурой, которая собирала информацию и докладывала «в инстанции» – в ЦК КПСС или Московский горком партии (МГК). Мы так и говорили – «в инстанции докладывать». Основная задача, которую ставил перед собой КГБ и его председатель Юрий Владимирович Андропов – не только не допустить негативные процессы, но и снижать напряжение в обществе.

Например, было такое понятие – «очаги социального возбуждения». Скажем, человеку не заплатили зарплату, заводу не перечислили деньги. И – сразу выстраивается негативное отношение к власти, к курсу партии. Возможно, курс был не всегда правильным. Но перед нами стояла задача защиты этого курса, и – главное – его корректировка при необходимости.

Корректировать – значило предлагать, как ситуацию исправить. Этим, кстати, отличается КГБ прошлых лет от современных спецслужб. Всегда наши записки, которые мы писали в инстанции, заканчивались фразой: «Исходя из изложенного, полагали бы…» Записка уходила в ЦК, МГК КПСС, в партийные органы. Там документ направлялся в соответствующий отдел, который должен был вынести вердикт: согласиться с мнением КГБ, или не согласиться.

Вы спросите: как можно было не согласиться с мнением КГБ?! Можно, иерархия власти была грамотно выстроена. Люди, которые анализировали наши документы, могли не согласиться с нашим мнением, потому что – и объясняли свою позицию.

Надо сказать, когда с нашим мнением не соглашались, очень часто – но значительно реже, чем сегодня – в дело вмешивались корпоративные интересы. Высший разум в виде ЦК подавлял эти интересы. Но иногда корпорации побеждали в споре, и это приводило к тяжелейшим последствиям.

В середине 1980-х мои коллеги, работающие над обеспечением безопасности стратегических объектов на Украине, написали более 40 записок в ЦК КПСС о недопустимости использования ядерного реактора Чернобыльской АЭС для лабораторных целей. Естественно, нам было сложно состязаться в риторике с учеными, физиками-ядерщиками. От наших записок отмахнулись: мол, чего они в этом понимают?! Так продолжалось до 1 мая 1985 года. Чем закончилось – дело известное: во время проведения лабораторных испытаний была снята автоматическая защита, и рвануло так, что некоторые области Украины до сих пор сильно заражены радиаций.

Надо сказать, основная задача информационного обеспечения, конечно, была связана с глобальными проблемами по защите стратегических объектов. Но самой интересной была работа, связанная со сканированием общественного мнения. В СССР этому придавалось очень большое значение. Без такого сканирования принимать государственные решения практически невозможно.

«Душитель свободы»

Открою секрет: я всю жизнь работал с творческой интеллигенцией. Так вот, основная задача сканирования общественных процессов среди творческой интеллигенции заключалась в том, чтобы способствовать развитию – как у нас говорили – советской литературы и искусства.

Кстати, цензура, которая существовала за рамками КГБ, давала возможность реализовываться очень многим. Если мы сравним литературу 1960-1980-х годов с нынешней, то увидим, что ее художественный уровень тогда был выше, чем сейчас. Сегодня можно писать все. А чтобы, например, Юрий Валентинович Трифонов мог напечатать «Старик», нужно было думать: как описать революционное движение, сказать все, но при этом не нарушить корпоративной этики внутри нашего государства.

В те годы в обществе шли сложные процессы. После XX съезда, когда пошла «оттепель», политические решения по разоблачению культа личности Сталина, литература имела очень мощный толчок вперед. Многие произведения просто вытащили из стола и издали. Наверное, если бы в тот период не менялась позиция политического руководства страны по многим историческим аспектам, жизнь сейчас была бы несколько иная. Но вышло как вышло...

В начале 1970-х обозначилась новая проблема: творческие вузы выпустили избыточное количество деятелей культуры. Молодые люди заканчивали ВГИК, ГИТИС, Щукинское театральное училище – и фактически оказывались на улице. Существовало энное количество театров, в них энное количество рабочих мест – намного меньше, чем прибывало свежеиспеченных актеров. В результате, мы наплодили множество молодых творческих кадров в состоянии бомжей.

Мы написали по этой ситуации записку в ЦК КПСС. В ней, к слову, фигурировал такой пример: когда молодой актер шел в гости, ему иногда было нечего надеть, и он брал костюм в костюмерной. Потом эта записка была реализована в постановлении ЦК «О работе с творческой молодежью». Благодаря этому постановлению была расширена сеть театров, и улучшено материальное положение актеров. Это было важно. Такие вопросы не имели отношения к безопасности, но имели прямое отношение к напряженности в обществе.

В 1974-м прошла так называемая Бульдозерная выставка. Это была публичная акция неофициального искусства в СССР. Московские художники-авангардисты собрались на окраине столицы, в Беляево, и выставили на отрытом воздухе свои картины. В разгар действа появились труженики завода имени Лихачева в брезентовых рубашках, которым именно на этом пустыре требовалось проводить субботник. Картины покидали в грузовики, выставку разогнали.

Вышел крупный скандал. Запад раздул его до невероятных размеров. О готовящейся выставке КГБ знало заранее. Но только после скандала ЦК обратил внимание на нашу записку, которую мы писали загодя – о необходимости создания условий для работы молодым художникам. Именно тогда при группкоме художников-графиков была создана секция живописи, которой предоставили выставочную площадку в доме на Большой Грузинской, в котором жил Высоцкий. В этом зале художники могли выставлять работы совершенно спокойно.

Надо сказать, до тех пор, пока выставки были локальными и запретными, интерес к ним был колоссальным. О них рассказывали западные журналисты и телевизионщики. Но как только выставки легализовали, интерес пропал сразу. При этом от протестного движения в искусстве отпало огромное количество людей, которые не имели никакого отношения к живописи и скульптуре, но хотели самовыразиться.

Горбачев и Эйзенштейн

До прихода к власти Михаила Горбачева в КГБ тщательно соблюдали принцип: если тебе есть что сказать – не занимайся риторикой, а скажи, что надо сделать. Но с началом перестройки и гласности в политическом руководстве перестали слушать. Наши возражения никто даже не рассматривал. Какое-то время мы писали записки с вариантами решения ситуаций, как в никуда, а потом перестали. Начали писать: «в порядке информирования сообщаем… с уважением…»

Тогда был в ходу термин: собрать реагаж. То есть, узнать реакцию всех категорий общества на какое-нибудь только что вышедшее постановление партии и правительства.

Партия, естественно, ждала всеобщего одобрения своих инициатив. Поэтому мы писали примерно следующее: «ничего, что мясо подорожало, зато комбинацию из ацетатного шелка можно купить на 10% дешевле…», «ничего, что хлеб подорожал, зато ковры подешевели на 5%...» То есть, благосостояние растет. Писали от балды: «слесарь завода имени Лихачева с воодушевлением воспринял постановление по такому-то вопросу, он с интересом прочел материалы XXVI съезда КПСС, особенно ему понравилось…»

Эти отчеты нужно было сдать к 11 часам утра. И вот у нас по утрам сидел «союз писателей»: каждый сотрудник приходил на работу, раскладывал газету «Правда», подчеркивал нужное карандашом – и писал все, что нужно.

Но иногда информацию пытались собрать по-честному. Помню, в подчинении у меня – руководителя оперативного отдела – был Сережа Чернов. Он обслуживал киностудию «Мосфильм». И вот он звонит своему знакомому актеру в 9 утра, потому что ровно в 11 утра сводный отчет уходит в горбачевский ЦК КПСС.

Актер, естественно, после вчерашнего. Слышен его сонный, пьяный голос: «Але?» «Привет, не узнаешь?» «Нет, это кто?» «Сергей Михайлович». «Сергей Михайлович… Сергей Михайлович… ЭЙЗЕНШТЕЙН!!?». Ну, какая тут реакция? Актер все одобрил, конечно. Он только что снялся в фильме «Воры в законе» режиссера Юрия Кары. Его имя придало отчету необходимый вес.

Как Ельцин стал великим скульптором

И тут в московский горком пришел Борис Николаевич Ельцин. Он сказал: «Ребята, давайте мне правду, я сам в троллейбусе ездил…» Напомню, была такая история – Ельцин один раз прокатился по Москве на троллейбусе. «Я все вижу, с народом общаюсь…»

И опера кинулись писать правду. Причем, правда получалась у них исключительно матом: «Слесарь завода сказал, что я эту власть …» Начальство возмущалось: тут ни одного цензурного слова! Опера пожимали плечами: нам сказали правду писать, матом они и говорят…

Ельцин, став первым секретарем Московского горкома, сразу почувствовал, что за его спиной никого нет. Его партнеры по Политбюро не воспринимали ельцинские новации. И он понял, что опереться можно только на одну структуру – Московское управление КГБ.

Начальником управления тогда был очень толковый человек, Николай Ефимович Челноков. Он искренне болел за дело и поставил перед нами задачу: на систематической основе подготовить обзоры по ключевым проблемам творческой, научно-технической интеллигенции, студентов. И везде в этих отчетах мы снова писали: «исходя из изложенного, полагали бы…» Эти отчеты предназначались Ельцину.

Ельцин ставил различные аналитические задачи. Его интересовали настроения рабочих коллективов, реформирование милиции – широкий круг вопросов. Над этими документами работали серьезно: составлялся перечень задач, список документов, которые нужно собрать по теме, опера встречались со своими источниками – людьми, которые знали реальную обстановку (причем, с дураками КГБ не работал). В результате документ, который уходил в Московский горком партии, далеко выходил за отведенные по нормативу полторы-две страницы текста.

К слову, эти ограничения в остальных случаях жестко выдерживались. В горком партии нельзя было писать отчет больше полутора-двух страниц, а годовой отчет КГБ СССР в ЦК КПСС не должен был превышать 25 страниц.

Но Борис Николаевич требовал, чтобы документ верно отражал суть, а объем его мог быть практически любым. Тогда была интересная история. На Поклонной горе начали строить Парк Победы. Леонид Брежнев, Виктор Гришин (бывший партийный руководитель Москвы) и Петр Демичев (министр культуры СССР) подписали и утвердили проект основного монумента. На Поклонной должна была стоять стела, а на ней – солдат в шинели с красным знаменем.

В те годы, как и сейчас, все боролись за госзаказ. Скульптор практически изготовил монумент, но к власти пришел Ельцин, и борьба обострилась. Началось с того, что на съезде писателей выступил поэт Андрей Вознесенский. Его речь была бурной и критической. Он сказал, что монумент на Поклонной не отражает подвиг советского народа в Великой Отечественной войне. «Тем более, – прибавил Вознесенский, – как архитектор могу сказать: знамя из красного гранита на фоне неба будет казаться черным, и поэтому над Москвой будет развеваться фашистское знамя»...

Борис Николаевич это записал. Но советоваться ему было не с кем, потому он дал поручение Московскому управлению КГБ: подготовить документ, с помощью которого можно определить, как поступить в этой ситуации.

Среди консультантов Комитета было вполне достаточно архитекторов. Поэтому итоговый документ вышел на 42 страницах – кстати сказать, совершенно секретных. Там было написано, что в архитектурно-художественной среде существуют группировки, каждая из которых борется за приоритет собственных позиций. Потом рассматривались позиции всех перечисленных группировок, и предлагалось решение проблемы. Мы предлагали провести конкурс на место памятника (тогда спорили, где конкретно была Поклонная гора) и разработать его концепцию (в каком объеме он должен отражать вклад тыла, фронта, в каком объеме отражать танкистов, артиллеристов, полководцев, должно ли быть партизанское движение).

Секретным в этом документе было только одно – что Борис Ельцин получил его в КГБ. В итоге, Ельцин выступил на съезде художников РСФСР, и весь этот документ изложил от себя. После выступления зал встал, и разразился продолжительными аплодисментами.

Ельцин, кстати, первым стал требовать первоисточники, на основе которых делались выводы. И это было правильным шагом. Когда речь заходит о первоисточниках, мне вспоминается одна трагикомическая история. Театр Сатиры готовил к постановке пьесу Николая Эрдмана «Самоубийца». Был прогон, на который пришло много народу – представители культуры, партийных и советских органов. Все они с умным видом сидели в зале. Ну, и от КГБ был сотрудник в приемной комиссии – чтобы не было откровенной клеветы.

Накануне сотрудник перебрал, и перебрал крепко. А когда он пришел в театр – прогон был днем – буфет был еще закрыт, пива не было. Потому, когда он смотрел на сцену, ничего, коме антисоветского, ему в голову не лезло. Вернувшись на службу, он написал короткую записку: спектакль носит антисоветский характер, в извращенной форме показывает советского человека. Напомню, речь о классической пьесе Эрдмана – сейчас она идет везде. Иногда с бодуна человек пишет очень хорошо. Так было в этом случае – записка начальнику очень понравилась. Он, в свою очередь, написал записку первому секретарю МГК Гришину: направляем заключение нашего специалиста. Понимаете? Невыпитая бутылка пива решила судьбу спектакля – он был закрыт.

Гении от аналитики

Сегодня, я считаю, мы утратили подход к аналитической работе, к источникам информации. Мы базируем свои умозаключения и на информации из Интернета. Между тем, нормальный аналитик никогда в интернет не полезет – там огромное количество «сливов». В настоящей аналитической работе должна использоваться только информация из первых уст.

У нас сегодня 90% якобы аналитических советов носят концептуальный характер а-ля Манилов: а не построить ли нам… На деле, это волюнтаристские фантазии. Настоящий аналитик никогда не сделает выводов, которые невозможно применить на практике. Но аналитиков много не бывает. Я, например, за всю службу встречал всего двух гениальных аналитиков.

Когда я служил оперуполномоченным, у нас был Петя Глухов… не любитель выпить, а просто человек творческий. Написание отчета было для него ритуалом. Петя садился за большую пишущую машинку «Эрику» с большой кареткой, и первое, что делал – с любовью менял ленту. Потом он машинку протирал. Потом вставлял белый лист бумаги, закуривал сигарету… И за час делал аналитический документ – без единой поправки. Когда он отдавал этот документ руководителям, наше начальство, которые обычно хваталось править первую строку, не дочитав до второй, смотрело на Петин отчет, как на Евангелие от Бога.

А вторым гениальным аналитиком был замдиректора ФСБ Олег Михайлович Особенков. Он работал в разведке, но при этом закончил Литературный институт. По нормативам, в определенный день мы должны были готовить записки по определенным направлениям – докладывать о ситуации по ним в реальном масштабе времени. Но вы понимаете: есть ситуации, которые не развиваются в динамике. Например, началась чеченская война, войска стали друг против друга – и ничего не происходит. А по этому направлению каждый день нужно что-то докладывать.

Олег Михайлович – статс-секретарь ФСБ – подписывал эти записки. Каждый раз он спрашивал: ну что, мужики, будем делать? Давайте-ка вот это и это напишем. Помню, возник скандал с продажей Россией оружия Азербайджану в период карабахского конфликта. Покойный Лев Рохлин выступил с трибуны Государственной Думы и заявил, что мы продаем оружие.

Возник вопрос: что делать? Оружие-то мы действительно продаем. Гениальный аналитик Особенков подумал и сказал: мы после развала СССР подписали договор о фланговых ограничениях, давайте посмотрим, не подпадает ли проданное оружие под этот договор? Напомню в двух словах: когда Советский Союз распался, оказалось, что на одном фланге – танковые дивизии, а на другом – жалкий саперный полк. Тогда, в рамках фланговых ограничений, бывшие республики СССР договорились так перестроить (докупить) вооружения, чтобы восстановить общий оборонный потенциал.

Мы подняли договор – и точно. Оказалось, что мы, сами того не подозревая, продаем Азербайджану равно такое количество танков, какое и должны были продать по «фланговому» договору. Мы написали заключение – и закрыли тему. И у Особенкова всегда было так – в десятку.

Сталин в лабиринте

Почему получилось, что сейчас нет аналитиков? Информации бывает мало, и из малой информации еще можно что-то сделать, можно что-то добирать. Но когда информации много, ты вынужден отсекать ненужное, не всегда понимая, что отсекаешь.

Приведу пример, чтобы был понятен масштаб этой проблемы. Я как-то встречался с Леонидом Федоровичем Райхманом, человеком интересной судьбы. Он был замначальника контрразведки СССР, и его арестовали в 1950-м году. В то время раскручивалось ленинградское дело и дело врачей. Райхман написал записку Сталину о том, что необходимо арестовать перечень персон. А внизу подписал: генерал-лейтенант Райхман.

Сталин написал резолюцию: «Арестовать всех». И арестовали действительно всех, в том числе – самого Райхмана. Год он отсидел в тюрьме без суда и следствия. В 1953 году, через пару дней после смерти Сталина, его вывезли из тюрьмы. Райхман думал, что его везут на расстрел – он не знал, что Сталин умер.

Генерала переодели в партикулярное платье, посадили в машину и повезли по Москве. На кинотеатре «Ударник» развевались флаги с черными лентами. «Что случилось?» «Сталин умер». Райхман рассказывал, что после этих слов он заплакал: «Если бы мне сказали, что меня расстреляют, но Сталин будет жить, я бы согласился…»

Райхмана привезли в кабинет Берии. «Вы нам, Леонид Федорович, нужны». «Есть». «Пройдите в соседний кабинет, переоденьтесь». Из кабинета Райхман вышел в своей генеральской форме, со всеми орденами, в должности начальника контрольной инспекции по проверке исполнения приказов министра внутренних дел СССР.

Райхман рассказывал мне, почему накануне войны Сталин не верил в нападение Германии. Сейчас принято считать, у Сталина было мало информации. На самом деле, информации, наоборот, было слишком много. Информации было столько, что поверить, что она реальная, было невозможно. Павел Фитин – начальник Главного разведуправления Красной армии – написал такую записку Сталину: «По данным разведки, война начнется 22 июня 1941 года. Вместе с тем, по нашему мнению, это является дезинформацией английской, а может быть, и немецкой разведок…»

Сегодня информации тоже очень много. Информация, которая не нужна, специально «сливается», чтобы исказить картину. Я сам учил сотрудников, когда работал пресс-секретарем ФСБ: журналистам нужно отдать всю информацию, которая не имеет отношения к секрету. Иначе они будут копать и раскроют лишнее.

Сегодня во всем мире проблема заключается в том, что люди разучились мыслить короткими и ясными категориями. Лев Толстой говорил, что все мысли, которые имеют серьезное развитие, по своей сути невероятно просты. Мы же сегодня, в условиях избытка информации, живем как в лабиринте: дорог много, а верную никак не найти…

Из досье «СП»

Александр Георгиевич Михайлов. Родился в 1950 году в Москве. Окончил факультет журналистики МГУ. С 1974 года работал в органах государственной безопасности, находился на оперативной работе, занимал руководящие должности в том числе в Пятом управлении КГБ СССР (политическая контрразведка). В 1994—1998 годах — руководитель Центра общественных связей Федеральной службы контрразведки, затем Федеральной службы безопасности РФ, в 1998—1999 — начальник Управления информации МВД РФ, с мая по октябрь 1999-го — руководитель Управления правительственной информации Аппарата Правительства РФ.