Собеседник журналиста – ученый, доктор медицинских наук, профессор, заведующий кафедрой анестезиологии и интенсивной терапии Запорожской медицинской академии последипломного образования, член Нью-Йоркской академии наук и Всемирной ассоциации медицины катастроф и неотложной медицины Григорий Шифрин
Наркоз – дело не простое
-Анестезиология – наука об обезболивании. Это понятно. Известно и то, что революия в ней началась с появлением наркоза. К нам эта революция когда пришла?
-У нас в стране современная анестезиология началась где-то в середине 50-х.
-А до этого что, вообще ее не было?
-Ну, просто капали эфир. А вот этой современной анестезиологии у нас не было. В Запорожье впервые, если мне память не изменяет, операция с применением современного наркоза была проведена в 1956 году хирургом Пилипом, осуществившим интубацию трахеи.
-Но ведь какое-то обезболивание при хирургических операциях было до того?
-Обезболивание было, но только местное. А если надо было выключить сознание больного, клали на него специальную марлевую повязку и капали эфир или хлороформ. Чтобы больной уснул. И все.
-Самое примитивное приспособление было, в общем…
-Ну, это не примитивное. Это просто первобытное, наверное, приспособление было.
-В свое время с большим удовольствием прочитал книгу о величайшем хирурге 19-го века Николае Ивановиче Пирогове, который, кстати, похоронен в Украине, в Виннице, по-моему. Так вот в этой книге очень популярно рассказывается об уровне тогдашней анестезиологии. Оказывается, перед операцией больного привязывали к столу. Или крепкие ребята держали его за руки и за ноги. А он, естественно, во время операции кричал благим голосом. Сам Пирогов, говорят, впервые наблюдал операцию с применением наркоза в Германии, где он учился после окончания университета.
-Нет, это не так. Потому что, когда Пирогов в Германии был на практике, наркоза еще не было. Наркоз появился в 1846 году, 16 октября.
-Но Пирогов же был, по-моему, одним из первых, кто стал применять наркоз?
-Одним из первых, но не первый. Впервые применили этот более-менее грамотный наркоз с эфиром в Соединенных Штатах, в Бостоне. Сделал это врач-стоматолог Мортон. А Пирогов был третьим по счету. В России.
-Можно себе представить состояние человека, которого привязывают к столу и режут. Это же шок, который может закончиться и смертью…
-Вполне. Я вам скажу больше. Вот известный случай. Давнишний, где-то времен 16 века. Французский хирург Дешан хотел продемонстрировать студентам предстоящую операцию. Больного раздели, привязали к столу. И врач углем обозначил на коже больного линию разреза. Чтобы наглядно показать студентам, где она будет проходить. И больной тут же умер.
-Почему?
-От рефлекторного нервного шока. Такова сила переживаний, когда человеку угрожает опасность.
-Местное обезболивание сегодня применяется при операциях?
-Примерно 12 процентов операций в Запорожье идет под местным обезболиванием. Но оно сегодня совершннно другое, чем раньше. Это уже проводниковая анестезия. Это преператы, которые практически не токсичны. То же самое можно сказать и о наркозе. Его возможности изучены сегодня более глубоко.
-Григорий Аркадьевич, как обстоят дела с анестезиологией в нашей области? Вы же являетесь, по-моему, главным анестезиологом региона…
-Да, это так. На сегодня в области имеется 29 отделений анестезиологии и интенсивной терапии, со специальными койками, со стационаром. В год мы проводим порядка 70 тысяч операций с наркозом и пролечиваем почти 20 тысяч тяжелых больных в отделениях. По численности врачи нашей специальности занимают сейчас пятое место. На первом месте терапевты, далее педиатры, акушеры и гинекологи. Потом мы. А за нами уже хирурги.
-Больные хорошо знают хирургов и совсем мало анестезиологов…
-Дело в том, что все врачи, кроме анестезиологов, до сих пор занимались теми болезнями, сущность которых понятна всем. Если ты хирург – это восстановление анатомической целостности организма. Если терапевт – тоже восстановление анатомической целостности, только уже другим, не кровавым путем. А что анестезиолог? Если больному наркоз надо провести – зовут его. Если отяжелевший больной, которому нужно протезировать функции – зовут его.
А в остальных ситуациях он как бы и не нужен. Анестезиолог должен был найти свою сущность. Не явлениями заниматься – наркозом, интенсивной терапией, а найти свою сущность. И вот эта сущность-то и представляет собой самовосстановление организма. Этому надо было научиться. До этого надо было дойти. Это и была одна из причин, которая подвигла меня к развитию интегративной медицины. То есть, я стал искать свое направление в науке.
-Если не возражаете, о науке у нас разговор впереди. А пока о практических делах вашей кафедры.
-Я формально считаюсь директором клиники анестезиолгии и интенсивной терапии. По приказу. Клиника эта расположена в областной больнице. Она включает в себя семь отделений. Два отделения чистой анестезиологии, без коек. Там только врачи проводят наркоз. И пять отделений – это там, где больные лежат. Я отвечаю за качество лечебного процесса. Областной онкодиспансер тоже входит в эту клинику. Консультируем больных не только своей клиники, но и других лечебных учреждений, куда нас приглашают. Выезжаем и по районам области по санавиации не менее 60 раз в год. Вот когда Лобановский лежал в 5-й горбольнице, я его наблюдал. На медицину там нареканий не было.
-Вы непосредственно участвовали в этой операции?
-Да. Я давал ему наркоз, всю интенсивную терапию курировал.
-В вашей практике был такой случай, когда благодаря именно анестезиологу больной остался жив?
-Ну, если можно я вам отвечу словами Бернарда. Того самого врача, который первым в мире пересадил человеческое сердце. Так вот, когда он стал знаменитым, известным, журналисты, естественно, часто задавали ему такой вопрос: «Сколько человеческих жизней Вы спасли?» Однажды он ответил им так: «Я спас одну живую душу». И рассказал такую историю. Он работал участковым врачом в Южной Африке.
А там было такое поверье: если у человека воспаление легких, то его заворачивали в козью шкуру, еше теплую, только что содранную с убитой козы. И вот он приезжает по вызову, смотрит – во дворе привязана коза. То есть, ее приготовили для лечения больного. Увидев это, Бернард решил задержаться у больного до его выздоровления. Больной, конечно, выздоровел благодаря врачебной помощи, и коза осталась жива. То есть, он спас одну живую душу – козу. Ну, что я могу сказать? Мы спасали многих больных, но так, чтобы заявить, что это сделал именно я один – не могу. Дай Бог, чтобы мы не вредили.
-Как Вы вообще в медицину попали? Кто были ваши учителя?
-Это длинная история. С учителями мне, надо прямо сказать, повезло. Многому я научился у замечательного хирурга и ученого, здравствующего и ныне почетного директора Киевского научно-исследовательского института трансплантологии академика Шалимова, ученого с мировым именем. Были и другие учителя. У меня мама была известным в Харькове невропатологом. И когда я окончил институт, представилась возможность остаться в городе. Были и предложения на этот счет. А мама настояла, чтобы я поехал на работу в район и отработал, как положено было, три года. Я поехал и отработал в ЦРБ не три, а шесть лет.
-Кем?
-Хирургом.
-А разве Вы уже были готовы к этому?
-Хирургия интересовала меня со школьной скамьи. И поскольку моя мама была известным в городе человеком, я с третьего курса института ходил в ургентную больницу №1. Ходил на дежурство к знакомым мамы. И они во время дежурства позволяли мне что-то делать. Приобщали потихоньку. Ну, и настолько я приобщился, что после окончания института меня сразу направили в город Изюм работать хирургом в ЦРБ. А там был очень хороший хирург Александр Прокофьевич Мищенко. Человек, который прошел войну, был в плену. В немецком лагере работал хирургом. Потом, когда закончилась война, его отправили уже в наш лагерь. И там он работал хирургом. Ему, естественно, не давали хода. А тут я приехал. Его как раз назначили заведующим отделением. Он меня спрашивает: «Вы хирург или просто назвали себя хирургом?»
- А что, и такое бывает?
-Ну, а как же. Это же очень лестно. Ну, я, естественно, расправил плечи, говорю: «Хирург». «Ну, раз вы хирург, - говорит, - то вот эта неделя моя, а со следующей Вы будете ургентным».
-То есть, дежурным?
-Это значит днем, ночью и когда хочешь. Первая операция, которую я сделал, - декомпрессивная трепанация черепа. Молодой человек на мотоцикле врезался в железнодорожный шлагбаум. Не знаю, как я мог ее сделать, но сделал, и пациент выздоровел. Вот так началась моя карьера. Я работал рядом с Александром Прокофьевичем шесть лет. Это был большой хирург. Порядка ста операций ежегодно только на желудке делал, не считая других. А в областной делали 80. Они каждый год приезжали проверять нас. Я к чему говорю – мне все время было у кого учиться. Он был большим специалистом, больные шли к нему отовсюду. Это же плановые операции.
- И, наверное, не имел никаких ученых степеней…
-Абсолютно рядовой хирург. Понимаете, что важно в хирургии? Важна мышечная память. Нужно, чтобы человек все время работал руками. Звания тут не причем. Взять того же Шалимова. Он прфессор, он академик, но он же в день делал 10-12 операций. Я могу сказать больше. Вот в США очень жесткие требования к врачам. И тем более к хирургам. Вот, скажем, кардиохирург. Если в год он делает менее ста операций на сердце, его увольняют.
-После шести лет работы в ЦРБ Вы вернулись в Харьков?
-Ну, в науку я попал так, как показывают в кино. Еще когда работал в Изюме, я посылал свои статьи в медицинские журналы. Это 58-59 годы. Красивые были журналы и мне очень хотелось, чтобы и моя фамилия там появлялась. Тогда как раз начиналась научная анестезиология.
-Какие журналы Вы имеете в виду? Украинские?
-Тогда были только союзные. «Эндокринология», например, и другие. Я в ЦРБ занимался операциями на щитовидной железе, обезболиваниями при тиреотоксикозе. Это относительно сложная вещь. Статью мою напечатали. В общем, я стал заниматься вопросами, которые, можно сказать, подвигали нас к решению проблемы противошоковой защиты при операциях. Защиты от операционной травмы. А тогда очень активно работало в Харькове хирургическое общество. Проводились областные отчетные конференции.
И я подал туда свою работу. Ее включили в программу конференции. Выступаю я на этой конференции, а председателем на ней был известный хирург Григорий Маркович Гуревич. Заслуженный деятель науки. Человек, который один из первых или даже первый сделал операцию на легких в Харькове. В войну он был главным хирургом Первого Украинского фронта. Когда все выступили, он берет заключительное слово, всех хвалит, а мою работу называет «вивисекцией». Это когда человека режут по живому, без обезболивания.
- В общем, раскритиковал Вас?
-Да, сказал, что мое предложение не годится абсолютно. Ну, я, конечно, сник. А с ним рядом в президиуме сидел человек, который вдруг встал и говорит: «Григорий Маркович, а если он прав? Так это же здорово». Дословно привожу. Я спрашиваю: «Кто это такой?» Мне говорят: «Шалимов». А он тогда только приехал в Харьков работать. Заведовал кафедрой хирургии. Он говорит: «Я согласен, чтобы он у меня в клинике доказал свою версию». Ну, а я тогда был шустрее, чем сейчас (смеется). Сразу к завоблздравом. Тот меня на месяц командирует к Шалимову. Нормально получилось. Шалимов, как говорится, открыл мне дорогу в науку.
-Интересно, в чем была суть вашего предложения?
-Я тогда на это предложение получил авторское свидетельство. Суть его заключалась в том, что не надо проводить глубокий наркоз, если заблокировать реакцию больного на операцию на уровне вегетативных узлов. Я разработал специальную методику, чтобы этого достичь. Вот, собственно, и все.
-И Шалимов оценил это и взял Вас к себе в клинику?
-Он не сразу взял меня к себе. Где-то год спустя. Просто у него не было возможности взять меня раньше. А вот когда он получил научно-исследовательский институт, вот тогда… Я же не только писал статьи. Я специализировался по хирургии. Общей хирургии. Пытался поступать в аспирантуру, в клиничискую ординатуру. Поехал в Киев, сдал экзамены, но меня не приняли. Сказали, что это место министерство ликвидировало. Ну, понятно почему – фамилия у меня не очень подходящая.
-Вы думаете из-за этого?
-Только из-за этого. Дважды так было. Один раз в Харькове, а потом в Киеве. Объявляют конкурс на место аспиранта. Я сдаю экзамены, прохожу конкурс, а потом говорят: «Вы знаете, у нас конкурса не было, министерство это место ликвидировало.
-Но Вы своего все-таки добились?
-Я бы не добился, если бы не Шалимов. Он становится директором научно-исследовательского института, и в это время объявляют конкурс к нему в аспирантуру. А поскольку он меня так хорошо оценил, я и решил пойти к нему в аспирантуру.
-Это уже была ваша третья попытка?
-Третья или четвертая. Я уже и не помню, сколько их было. Прихожу, а он говорит: «Я не могу тебя взять». Прямо так и говорит. С ним в свое время такая же история была. Я хоть на половину еврей, а он чистый татарин. Ему тоже хорошо в жизни досталось. Я расстроился, повернулся уходить, а он говорит: «Ты слышал, что я получил институт?» «Слышал»,-говорю. «Так я возьму тебя в институт старшим научным сотрудником, только не по хирургии, а по анестезиологии». Вот так и остался я в институте Шалимова.
-Значит, это Шалимов сделал Вас анестезиологом?
-Выходит так, хотя я не собирался им быть. Очевидно, он разгадал, что лучше получится из меня. Человек он опытный. Я ему бесконечно благодарен.
-Не жалеете, что стали анестезиологом, а не хирургом? Возможно, как хирург Вы еще в большей степени смогли бы самореализоваться.
-Может быть. Но тут есть принципиальное отличие. В хирургии – рукодействие. Надо иметь врожденное чувство слоя ткани, нужно отрабатывать мышечную память. Там научного подхода нет. А меня, видимо, интерисовал больше научный подход. Ну, и дальше я получил очень хороший стимул к научному совершенствованию.
-Каким образом?
-Ну, как же! Я был страшно горд, что меня взяли старшим научным сотрудником. А зарплата оказалась 88 рублей. Пришлось быстро защищать кандидатскую, потом докторскую.
-И все это время работали с Шалимовым?
-15 лет проработал с ним, а потом его перевели в Киев. Он и меня приглашал с собой, но с тем условием, что квартира будет только через год. А у меня квартира в Харькове уже «подходила». Это раз. И второе: я как раз в это время защищал докторскую диссертацию. Это был 1972 год, я заведовал отделом в научно-исследовательском институте.
-Кем Шалимов уехал в Киев?
-Шалимов – уникальный человек. Он уникальнее Николая Рериха. Тот построил два института индологии, а этот – два института хирургии. Научно-исследовательский институт в Харькове не просто получил, а по индивидуальному проекту построил. Построил также по индивидуальному проекту институт в Киеве. Таких людей в мире только двое.
-А в Москве Шалимов не работал?
-Он хотел в Москве работать. Поэтому и отправил меня защищать докторскую диссертацию в институт Вишневского. Я кандидатскую защищал в Курске, а докторскую - в Москве, в институте Вишневского. Почему в Курске? Потому что Шалимов работал в Курске несколько лет областным хирургом и, видимо, хотел показать, как вырос институт.
-Какая тема вашей докторской диссертации?
-По кровообращению при операциях.
-И Вы ее защитили в институте Вишневского?
-Да. Там очень интересно получилось. Обычно на таких мероприятиях сам Вишневский не присутствовал. А тут вдруг изъявил желание председательствовать на совете. И тут организаторы страшно заволновались. Мне главный специалист по нашей специальности говорит: «Будет Вишневский, я не буду в своем выступлении говорить то, что написал в рецензии. Я буду тебя критиковать, но ты мне не возражай». Ну, я, естественно, не смог выдержать и стал ему отвечать.
-Все прошло нормально?
-Сверхнормально! Вишневский представил мою работу так, что все проголосовали «за». Даже решили издать книжку. Она была издана. Ну, а те, кто пришел «болеть» за меня, все цветы отдали не мне, а Александру Александровичу Вишневскому. Слишком личность это была авторитетная для всех. Генерал-полковник. В форме. Это ж институт Вишневского!
- Шалимов. Где-то в 70-80 годы эта фамилия была на слуху. Его книги пользовались спросом. Это не тот самый Шалимов?
-О! Это я сейчас Вам рассажу. Это другой Шалимов. Фантаст, по-моему. На этом деле попался один профессор. Когда Шалимов стал директором, то профессор, известный профессор, берет эту книжку, которую Вы вспомнили, приходит к Шалимову и говорит: «Александр Алексеевич, поставьте свой автограф». Шалимов подумал, что тот над ним смеется, это ж не его книжка. В общем, тот профессор окзался в очень неприятной ситуации.
-В Запорожье как Вы попали?
-Здесь освободилась должность заведующего кафедрой, и по рекомендации Шалимова я приехал сюда. Могу Вам еще интересный эпизод рассказать, который в определенной степени связан с тем, чем я сейчас занимаюсь. В Харьковском научно-исследовательском институте, где я работал, были две профессорши, которые знали иностранные языки.
И вот как-то на планерке Шалимов поручил одной из них подготовить обзор на тему: «Что перспективного в современной медицине?» Прошел месяц, начинается пятиминутка, он открывает записную книжку, обращается к профессорше: «Вы готовы, Марья Афанасьевна?» «Я скажу просто, - овечает она, - пересадка сердца». Александр Алексеевич рассмеялся: «Как это пересадить сердце?» Прошел всего год, и Бернард пересадил сердце. И вот тогда Шалимов засуетился, и мы начали эксперементировать.
-А Амосов не работал по этой теме?
-Амосов ничего не сделал по пересадке сердца. Он занимался операциями на сердце. Я должен сказать, что Амосов - пионер. Ему важно было быть первым. А насколько это было фундаментально – это уже дело второе. Шалимов этим принципиально отличается от Амосова. Он, конечно, за то, чтобы занимать первые места, но он не пионер.
-Вы с Амосовым встречались?
-Встречался за обеденным столом. Ну, и на конференциях, естественно. За обеденным столом он не придерживался тех рекомендаций, которые народу давал.
- Что позволял отклонения от жесткой диеты?
- Да. И отбивные и все другое.
- Но сердце все-таки потом пересадили же?
-Шалимов отказался под флагом того, что Петровский запретил пересадку. В обеспечении пересадки сердца я участвовал уже здесь, когда ее выполнял Александр Семенович Никоненко. В прересадке меня здесь догнали. Собственно говоря, оно тут-то и прокручивалось. Почему? Потому что я успел в этой «каше» повариться еще в Харькове. Ну, а здесь уже, конечно, пришлось заниматься вплотную.
-Так Вы с профессором Никоненко сразу начали работать по этой теме?
-Да. Это сейчас мы не работаем так плотно, как работали тогда. Я сейчас просто курирую этих больных. Хочу подчекнуть, что успех в первую очередь зависит от хирурга. Если он все правильно сделает, то дальше все зависит от тех, кто обеспечивает анестезиологическое пособие.
Об интегративной медицине
- В чем оно заключается?
- Это обеспечение безопасности операций и агрессивных методов диагностики. Это та проблема, которой, собственно, я и занимаюсь. Я теперь занимаюсь не только обеспечением безопасности этих операций. Я сейчас, ну, опять-таки на основе клинического опыта, решил заняться проблемой преждевременной смерти. У нас же демографический кризис. От чего люди умирают? От инфарктов и инсультов. Что такое инфаркт и инсульт? Это результат ишемической атаки. Вот это как раз то, от чего мы защищаем во время операций. И вот эти знания, вот этот опыт я сейчас пытаюсь перенести, образно говоря, из операционной в наше практическое здравоохранение. Используя те приемы, которые мы знаем и умеем применять для того, чтобы предупреждать у людей, которые считаются здоровыми, вот эти ишемические атаки, которые приводят к инфарктам, к инсультам, к смерти.
-Я не совсем понял, как вы это можете предупредить?
- Ну, прежде всего, мы можем определить, у кого это может быть. По самым простым вещам. Вот, скажем, вам померяли давление, посчитали пульс и определили процент риска сердечной смерти, церебральной смерти. Это раз. Во-вторых, мы применяем на практике те средства, которые известны и которые применяют терапевты. У нас разработана специальная методика, она называется энергоресуститация. Это специальная методика, которая основана на том, чтобы предупреждать или устранять, если они есть, нарушения коронарного кровообращения, нарушения тканевого кровообращения, нарушения газообмена. Но не последовательно, как это делается сейчас, а комплексно, опережая ишимические атаки.
- Но практически этим уже будут заниматься терапевты. Вы только предлагаете им свою методику. Я так Вас понял?
- Нет, это мы сами делаем. Мы не только наблюдаем, но и лечим сами.
- Григорий Аркадьевич, это связано непосредственно с анестезией?
-Нет, с наркозом это непосредственно не связано. Но дело в том, что все эти научные работы позволили мне сначала разработать концепцию, а теперь теорию интегративной медицины.
-В чем же эта теория заключается?
-Это наука о биологической целостности организма. Все понимают, что организм – это единое целое. Но это было философское понятие. Да, единое целое, ну и что? А мне на основе тех исследований, которыми я занимаюсь во время наркоза, во время операций, после операций удалось установить основные закономерности, которые выражаются в энергопроизводстве и его ресурсообеспечении. Это раз. Второе – я теоретически смог абстрагироваться и понять, что главное отличие живого от неживой природы - это механизмы самовосстановления. Клетки могут сами восстанавливаться. И следующее – это создание тех условий для существования организма, которые позволяют реализоваться этим механизмам в минимально короткие, но биологически определенные сроки.
-Ну, это больше, наверное, теория.
-Нет, это и практика. Абсолютная практика. Теоретичесое, конечно, начало, но практическая реализация. Почему? Потому что все это количественное выражение. Мы разработали и специально запатентовали методику статусметрии.
-У вас есть и другие запатентованые работы?
-Больше десяти. И печатных работ за 350. И 18 книжек.
-И кандидатов за эти годы, наверное, подготовили немало?
-Больше двадцати. И кандидатов, и докторов. Мой первый ученик из Харькова заведует сейчас кафедрой. Когда-то меня не приняли на эту кафедру, а он теперь заведует ею. Хижняк Анатолий Антонович, в Харьковском медуниверситете. Так что, как говорится, работа кипит. И я, конечно, не один это делаю.
- Слышал, что коллектив у вас дружный…
-У нас коллектив единомышленников. А, во-вторых, может это и основное, у нас есть школа. Понимаете, то, чем я занимаюсь, для всех остальных представляет большой интерес. Но не все это воспринимают. И поэтому все время приходится отстаивать свою точку зрения, свои результаты. А это тоже положительную роль играет. Потому что, если тебе делают замечание, если тебя критикуют, то ты же невольно должен на этом сконцентрироваться. Сконцентрировался, значит, скорее всего, нашел какое-то оптимальное решение.
-Ваши научные разработки как-то связаны с кибернетикой, вычислительной техникой?
-Вопросы кибернетики, использования вычислительной техники в свое время меня очень интересовали, я на это возлагал большие надежды. Собственно, это и толкнуло меня на интегративную медицину. Но, как я убедился позже, кибернетика и вычислительная техника сами по себе ничего не могут. Чтобы они смогли, нужно в них вложить прежде всего модель. А она должна быть численно выражена. Вот это мне удалось сделать. То есть, численно описать человека, количественно определить состояние его систем. Это, безусловно, определенное достижение. В этом году один из моих учеников как раз защитил диссертацию по количественной статусметрии. Он сам из Херсона.
-Команда единомышленников… Сколько же это примерно человек?
-Давайте прикинем. 23 человека защитили кандидатские и докторские диссертации. И сейчас есть восемь соискателей на ученую степень. И еще три человека, которые пока в официальные ряды соискателей не встали. А если к этому прибавить тех 200 человек, которые ежегодно проходят через наши циклы, это будет примерно пять тысяч человек за 25 лет нашей работы.
-Многие из них работают по вашим рекомендациям?
-Я вам хочу сказать больше. В последние 8-10 лет это направление получило общее признание. Именно то направление, которым я занимаюсь. Уже второй срок я являюсь председателем комиссии по лечебной работе Всеукраинской ассоциации анестезиологов. То есть, это официальное признание ведущего положения в клинической работе. Я стараюсь это доверие оправдать. Мы издаем пособия по интегративной медицине. Мы решили на основе интегративной медицины проблему сепсиса. Она нигде не решена до сих пор. Большинство таких больных умирает.
-Но не на сто же процентов вы решили эту проблему? Проблема-то слишком серьезная.
-На сегодняшний день на сто процентов. По сегодняшнему уровню знаний. Мы этой проблемой занимаемся примерно 25 лет. По этой проблеме у нас было защищено несколько кандидатских диссертаций. Вот сейчас будет докторская диссертация. Проблема перитонита, прежде всего. Абдоминальный сепсис называется. Больной сепсисом, если он запущенный, - это стопроцентная смерть. Сейчас в США от сепсиса ежегодно умирают несколько сотен тысяч человек. И это в самой передовой стране! Мы смогли не только разобраться и продвинуть дальше эту теорию, и прежде всего, по реакции организма на вот этот инфекционный процесс, но и разработали универсальную концепцию энергоресуститации. Это восстановление энергопроизводства в организме, что позволяет ему реализовывать свои естественные защитные возможности. То есть, бороться с инфекцией.
-Что это дало практически?
-Ну, я могу сказать одно. Это же исследовательский материал. А в руках автора все всегда получается хорошо. Почему? Потому что он бьется головой об стенку. Автор работает на конечный результат, чтобы показать товар лицом. Поэтому у нас такие результаты. Если сепсис только начинается, смертность можно полностью предотвратить.
-За счет активизации собственных энергообеспечивающих процессов?
-Да, это самое важное для организма. Вот эти все экстрасенсы, которые якобы распределяют энергию, управляют энергией, это все болтуны и невежды. Потому что энергию каждая клеточка образует только для себя. Она ее никуда не может передать. Сколько ты не вводи чужой энергии.
-Но все-таки вводить чужую энергию можно?
-Можно, но она не усваивается клетками.
-А почему же, скажите, экстрасенс может у человека снять боль, облегчить его состояние?
-Это все гипноз. Так устроен человек, что это возможно. Это самый настоящий гипноз. Эффект плацебо, то есть, пустышки. Ты даешь человеку таблетку глюкозы, а ему легче становится, если сказать, что ему предложено новое эффективное лекарство. Так вот, я продолжу о сепсисе. При тяжелом сепсисе, с осложнениями, смертность у нас есть, но она меньше десяти процентов.
-Это в пределах эксперимента. А если взять в целом практическую медицину области?
-Если взять в целом по области, то это 35-50 процентов. А если с полиорганной недостаточностью, то есть, уже умирающего от сепсиса человека, то в нашем исследовании летальность составляет 37 процентов.
-А в мире в целом?
-При полиорганной недостаточности практически сто процентов.
-Так вы что, и Америку в этом опередили?
-А мы все время стараемся ее опередить. Я ничем другим не занимаюсь. Я не отношусь к числу тех, кто переносит чужие технологии. Мне не интересно это делать. Правда, у меня был такой период в жизни, длительный период, когда я чувствовал, что я все время отстаю.
-Это с чем-то было связано?
-Это было связано с тем, что ты не успеваешь за творческой мыслью. А вот когда я определился с интегративной медициной, когда я разработал новую концепцию, дела пошли лучше.
-Понятие «интегративная медицина» - ваше определение?
-Понятие «итегративная медицина» было и до этого. Но в нем был заложен иной смысл. Это было чисто философское понятие целостности организма. Оно не управляет энергопроцессами в человеке. Оно управляет на уровне регуляции. А этого недостаточно. Нужно управлять базальными процессами, которые составляют основу жизнедеятельности. Вот мы это и стараемся делать.
-Вопрос для уточнения: кроме вашей кафедры в Украине этим кто-то еще занимается?
-Сейчас есть последователи. Прежде всего, соседи из Днепропетровска. Они используют нашу методику. Я ездил к ним, читал лекции. Они не стеснялись, так сказать, учиться. Это было лет 10-12 назад. А теперь они просто используют методику статусметрии. В Виннице, в Хмельницком, в Киеве, в Харькове есть последователи, которые в своей деятельности руководствуются этим научным направлением.
-Родина которого в Запорожье…
-Пока – да.
-А в России есть такое?
-Нет. Но они от нас это берут тоже.
-В дальнем зарубежье знакомы с интегративной медициной?
- Вопросами интегративной медицины там занимаются. Это вопросы мехолизма, холестической медицины. Это то же самое – интеграция. Но для того, чтобы этим заниматься, нужны научные разработки, которые позволяют определить эту целостность. А она имеется только у нас.
-Американцы интересовались вашей концепцией?
-В общем-то, наверное, интересовались. Почему? Потому что в 92-ом году меня приглашали в Нью-Йорк на ассамблею последипломного обучения. В 95-ом в Копенгаген ездил. Побывал в Австрии и Голландии.
-Что-нибудь лучшее, чем у вас, по этому вопросу увидели в Нью-Йорке и Копенгагене?
-Вы понимаете, в чем принципиальное отличие? В том, что у них есть возможность в реальном времени отслеживать сиюминутные изменения жизнедеятельности человеческого организма. И сразу на них реагировать. То есть, у них лучше мониторинг, предупреждение этих осложнений. И поэтому, возможно, и не стоит у них так остро вопрос. Вот, скажем, с той же преждевременной смертью, как у нас.
-У них еть своя наработанная методика?
-Нет, у них есть методика определения риска. Не прогнозирование, а определение текущего риска у них прекрасное.
-А у нас как с этим?
-А у нас ее нет. У нас нет этой аппаратуры. У них в техническом отношении возможности больше. Но у нас глубже научные разработки. И вот именно потому, что у нас нет такой технической возможности, это заставило нас заняться углубленными техническими разработками.
-Сменить Украину на Америку не предлагали?
-На постоянную работу туда меня никто не приглашал. Зачем я им нужен? Они к нам относятся очень скептически. Но меня избрали членом Нью-Йорской академии наук.
-В общем, Европа пока на Украину смотрит с недоверием…
-Там нас не знают по существу. Вот был я в Копегагене. В качестве сувенира привез фигурки запорожских казаков. Отдаю им этот сувенир, а они у меня спрашивают: «Что это такое?» Они ж не знают… Как я сообразил, не знаю, говорю: «Это украинвикинг». И сразу слышу: «О-о-о! Викинг!» И тут же разобрали сувениры.
-«Викинг» - это же воин, по-моему?
-Ну да, разбойник.
-Григорий Аркадьевич, как сложилась ваша личная жизнь?
-Тут тоже получается любопытная история. В нашем десятом классе было 42 ученика. 41 парень и одна девушка – Алина. И, представьте себе, она выбрала именно меня. С тех пор мы вместе уже более полувека.
-Супруга тоже врач?
-Нет, инженер. У нас двое сыновей и три внука. Старший сын пошел по моим стопам. Он тоже врач-анестезиолог, уже кандидат наук.
-Чем-нибудь кроме медицины и науки увлекаетесь?
-Нет-нет, я не растекаюсь. В молодости занимался спортом, увлекался рыбалкой. А теперь остались только воскресные прогулки по Хортице в компании друзей, которых у меня, слава Богу, хватает. Вот и все мои увлечения.
Николай Зубашенко, «Подробности», 2004 год.
ДОСЬЕ.
ГРИГОРИЙ ШИФРИН. Родился и долгое время проживал и работал в Харькове. Окончил мединститут. Шесть лет работал хирургом в Изюмской районной больнице. Затем - старший научный сотрудник, заведующий отделом Харьковского научно-исследовательского института общей и неотложной хирургии. С 1978 года в Запорожье, зав. кафедрой анестезиологии и интенсивной терапии в медицинской академии последипломного образования. Занимается научной деятельностью. Разработал научные основы интегративной медицины. Заслуженный деятель науки и техники Украины, член Нью-Йоркской академии наук и Всемирной ассоциации медицины катастроф и неотложной медицины.
Комментариев нет:
Отправить комментарий