«В соблазнах кровавой эпохи» — так называются мемуары поэта Наума Коржавина, недавно вышедшие в России. Под «кровавой эпохой» Коржавин имеет в виду период с конца 20-х по 1956 год. Как раз то время, которое сейчас активно переоценивается. Почему Россия оказывается бессильна перед лицом любой диктатуры — политической, экономической, любой другой? Потому, что мы не умеем критически относиться к идеологиям, считает поэт
-Наум Моисеевич, судя по вашей книге, получается, что вся история страны — история заблуждений. Заблуждений, расставания с этими заблуждениями, приобретения новых…
-В стихах у меня тоже об этом есть: «Открывалась ложь в свете новой лжи…» По крайней мере, со мной было именно так. После того как меня посадили в 1947 году, я разочаровался в сталинщине, но прикипел к Ленину. А в 1958-м разочаровался и в коммунизме как таковом. Потому что он предполагает отказ от себя ради счастья всего человечества.
То есть в конечном счете ради неосуществимой абстракции. И дает слишком уж большие права своим поборникам. Правоверный коммунист ощущает себя творцом жизни, а ведь подлинным творцом может быть только Бог. И еще. Правоверный коммунист относится к людям, как к грязи, считая, что у него есть для этого законные основания. Тут я снова хочу процитировать самого себя: «Неужели закон — сумасшедшее соревнование? / Кто кем раньше пожертвует ради всеобщего блага?..»
Вообще-то идея всеобщего блага есть у каждого государства. Иначе оно и государством-то считаться не может. И частной жизнью своих граждан оно тоже пренебрегает до определенных пределов. А вот в России этих пределов не было. Зато были идеи, очень много больших идей. Но ведь за них не должна расплачиваться вся страна. Если у тебя есть идеи — плати за них сам, а не расплачивайся чужими жизнями.
- Ложь сменялась ложью на протяжение семидесяти лет. Стоит ли в таком случае удивляться общему цинизму девяностых? Люди столько раз обманывались, что перестали вообще кому-либо верить…
-Удивляться не стоит, но мириться тоже не надо. В безверии жить нельзя. Вспомните: либеральная интеллигенция в девяностые стремилась к нормальным вещам: свободе слова, частной собственности. Но она забыла, зачем все это нужно. Идея была простая: наступит демократия и всем станет хорошо. С чего это вдруг? С таким же успехом можно заменить слово «демократия» на слово «коммунизм». Все-таки ужасна эта слепая вера в идеи, даже в хорошие. Частная собственность ведь не рай. Без нее нельзя, как нельзя без нормального пищеварения. Но есть же и другие органы. Есть, в конце концов, еще и душа…
- Реакция на цинизм и нигилизм девяностых — новый пафос двухтысячных. Разговоры о возрождении, о величии, о державности. То есть другая крайность. Она лучше?
- Как может быть крайность лучше? Но понять людей, которые впадают в крайний национализм, легко. Ведь окружающий мир не столь благостен, как казалось во время перестройки. Его интересы не совпадают с интересами России. Не надо было идеализировать Запад в свое время. А сегодня не надо его демонизировать. Но я чувствую в вашем вопросе подвох. Вы хотите узнать, нравится ли мне линия на укрепление государства и теперешняя власть вообще. Ответ простой: другой власти у нас нет. Эта власть выбрана народом, и другой он не хочет. И главное, менять не на что.
Я скептически отношусь к антиправительственным лозунгам. Есть масса любителей покричать «долой!», но предложить им по существу нечего. К сожалению. А что до пафоса и стремления к героизму… Героизм велик, когда вынужден. Стремиться к нему — верх глупости. Есть, по-моему, два разряда людей. Одни ориентированы на жизнь, другие — на постоянную борьбу. За идеи, за независимость, за родину. Стремление к борьбе свойственно, как правило, юным натурам, еще не сформировавшимся. С годами оно проходит. Но у некоторых этот инфантилизм остается до конца жизни.
-Вы заметили, Наум Моисеевич, что как-то незаметно кончилось время исторических разоблачений. Настало время обелять прошлое: «Мы хорошие» — такова почти официальная версия новейшей истории. Да, были отдельные недостатки, но в целом мы молодцы...
- А все от того, что не отстыдились как следует за свое прошлое. Потому и не можем принять его, честно его признать. Все вместе и каждый в отдельности. Каждый отвечает за прошлое в меру своего понимания. Тот, кто стучал на соседей немцам во время оккупации, понимал, что делает. Тот, кто стучал на знакомых в органы, чтобы получить квартиру, тоже все понимал. Я тоже отвечаю за глупости, которые думал и писал. Два тома моих мемуаров — об ошибках, а не о подвигах…
- А вам не кажется, что в девяностых был перебор с разоблачениями? Сегодня никому не интересно читать о стукачах и репрессиях. И вообще негатив уже надоел. Маятник общественного мнения в отношении к тому же Сталину качнулся от критики к симпатии…
- Все верно. Но это если мы говорим о простых читателях, а не об интеллигенции. Интеллигенция должна отвечать за свои мысли и решения. Просто в силу своего статуса, своей профессии. Если ты рабочий, крестьянин или инженер - ладно. Но интеллигенту не может НАДОЕСТЬ! Что за детский сад! Как можно поддаваться настроениям? Не понимаю. Если ты пытаешься влиять на общественное мнение, так влияй, а не поддавайся ему.
- После падения советской власти не заметно что-то прорывов в литературе. Хорошие книги есть, а прорывов нет. Чем это объяснить?
- Причину я вижу в том, что нынешних литераторов не очень-то волнует окружающая их жизнь. Писатель замкнулся в самом себе. По моим наблюдениям, это началось еще с Бродского. Его отношение к жизни пагубно сказалось на русской литературе и на нем самом. Там было много культурных аксессуаров, но мало жизни. Стихи должны объяснять читателю что-то про него самого, а не про то, какой гениальный у них автор. Гениальность автора — катастрофа для литературы.
- И еще о литературе. Когда вам вручали премию «Большая книга», бывший глава ФСБ Степашин пригласил бывшего зэка Коржавина почитать стихи на Лубянку… Пойдете?
- Между прочим, я ходил читать стихи на Лубянку года два или три назад. Стихи, которые у меня отобрали когда-то при аресте. Когда я был арестован в общежитии Литинститута, у меня конфисковали наволочку с бумагами. После этого была тюрьма, ссылка, эмиграция… Стихи наверняка пропали бы. А в архивах КГБ все сохранилось. Мне их отдали и даже показали протоколы допросов, но на руки не дали. Вдруг я решу сводить старые счеты? Невероятно звучит, да?
- В мемуарах вы пишете о чекистах достаточно беззлобно.
-Потому что они были такими же, как мы. Дело их подлое, но не они же его придумали. Им поручили меня запузырить, и они это поручение выполнили. Не осталось у меня к ним ненависти. Что они, по своей воле, что ли? Ненависть была и остается — к системе.
- Хорошие люди — плохая система… Такое возможно?
-В двадцатом веке возможно, в двадцать первом тем более. Возможны кампании и по массовому оболваниванию людей, и по массовому уничтожению. Все делается в одну секунду. По радио, по телефону, по интернету. Одного дня достаточно, чтобы посадить всех евреев. Или всех чеченцев. Или кого угодно. В этом смысле техника работает, конечно, против человека. Работает на худшее в нем.
- Ну вот, уже и техника виновата…
-Не столько техника, сколько пропагандистские технологии. Есть отработанные способы создавать в умах людей гармоническую картину мира, ни на йоту не соответствующую реальности. Никакой террор невозможен без пропаганды. Это как наркоз. Благодаря ему ни жертвы, ни палачи не сознают, что творят. Действуют как во сне.
- Да, именно так было и при Сталине, и при Гитлере. Россия уже не первый год спорит с Прибалтикой на эту тему: чей тоталитаризм хуже, «наш» или «их».
- Я не знаю, лучше ли наше зло, чем их. Хорошо по этому поводу написал в 1941 году мой друг Коля Глазков: «Господи! Вступися за Советы, / Сохрани страну от высших рас, / Потому что все Твои заветы / Нарушает Гитлер чаще нас». В СССР место расовой ненависти занимала классовая. Могло дойти и до расовой. Почти дошло в 1953 году, но Сталин умер. Нам повезло.
Источник: http://www.ogoniok.com/4980/29/
Комментариев нет:
Отправить комментарий