У меня тут
возникла одна дилетантская, нахальная гипотеза, которую предъявляю вам для
опровержения, осмеяния и разоблачения. Мне пришло в голову, что истинным
«автором» национального языка является никакой не «народ-языкотворец», а некий
вполне конкретный человек с именем и фамилией. Ему и копирайт в руки.
Сейчас объясню,
что я имею в виду. Всякий язык от истоков до современного своего состояния, как
известно, сильно менялся.
Если язык более или менее древний – до почти полной
неузнаваемости. Попытка завязать оживленную беседу с автором «Слова о полку
Игореве» (будем считать, что это аутентичное произведение, а не мистификация,
как утверждают некоторые исследователи) скорее всего, закончилась бы неудачей.
Мы бы не поняли предка, а он еще менее понял бы нас.
Допустим,
пращур жалуется нам:
– Сыпахуть ми
тъщими тулы поганыхъ тльковинъ великый женчюгь на лоно и негуютъ мя.
Мы ему в ответ:
– В каком
смысле «сыпахуть?» Чего-то мы не въезжаем. Фильтруй базар.
Тут уже не
въезжает он. Говорит, что ему «туга умь полонила». И мы расходимся печальные,
не найдя общего языка.
Мне, человеку в
исторической лингвистике невежественному, кажется, что язык фиксируется и
становится современным с того момента, когда в данной культуре появляется
истинно великий писатель. Магия его слова так мощна, что речь эпохи, в которую
он жил, словно высекается на скрижалях времени, и с этого момента если
меняется, то уже незначительно.
Англоязычные
народы, например, сегодня говорят на языке Шекспира. Я читал в «BBC History
Magazine», что язык 14 века нынешнему англичанину совершенно непонятен, язык
пятнадцатого века – только со словарем, а вот язык конца 16 столетия уже
особенных затруднений не вызовет. «Сонеты» или «Гамлета» может читать всякий,
кто худо-бедно выучил английский. Ну, будешь время от времени спотыкаться на
словах, которые вышли из употребления или изменили свой смысл. Общего
впечатления это не испортит.
А попробуйте с
разбега продраться сквозь переписку Грозного и Курбского, относящуюся примерно
к тому же времени. Мне по роду занятий приходилось. Такое ощущение, будто
читаешь по-болгарски.
Русский язык,
на котором мы с вами пишем и говорим, сформирован совсем недавно, меньше
200 лет назад. Александром Пушкиным. Державин еще царапает наш слух вокабуляром
и грамматикой, проза Карамзина понятна, но мучительно архаична («Капитан мой в
самую сию минуту взял меня за руку и сказал, что благоприятный ветер развевает
наши парусы и что нам не должно терять времени»). Но все, кто писал по-русски
после Пушкина, прочитываются нами, сегодняшними, безо всяких «спотыканий».
Современный
французский, насколько я понимаю, – это на 90 процентов язык Мольера. Дети в
школе читают его пьесы, всё в них понимают и даже, говорят, смеются.
Японский
язык приобрел свой нынешний вид в произведениях первого классика
«западнической» литературы Сосэки Нацумэ (1867–1916), а всё написанное ранее
требует знания бунго, старояпонского.
Во Львове
специалисты мне говорили, что исходной точкой живого украинского языка
является «Энеида» Котляревского (1798).
А что с
испанским языком? Всё устаканилось, начиная с «Дон Кихота»? Что у итальянцев?
Они говорят на языке Данте, или все-таки тот язык сильно отличается от
современного? Кто знает, расскажите. И про другие языки тоже.
Очень приятно
было бы узнать, что я изобрел велосипед, вломился в открытую дверь и что моя
«гипотеза» давным-давно известна. Может быть, у нее даже есть какое-нибудь
научное название.
Если же я
неправ и несу ересь, то пусть лингвисты и историки литературы, которые обильно
представлены в наших рядах, меня изничтожат.
Борис Акунин, писатель
Комментариев нет:
Отправить комментарий