Журналист «Хроник и комментариев» Николай Зубашенко в свое время, будучи студентом Балашовского педагогического института, подрабатывал в колонии строгого режима, где отбывали срок убийцы. Николай Иванович преподавал в лагерной школе язык и литературу. Публикуем вторую часть его материала о работе в лагере строгого режима.
Часть 2. Заключенный Василий Щедров
После этого разговора я стал внимательнее присматриваться к своим ученикам. И со временем действительно убедился, что среди них немало было серости, людей неинтересных, безликих, не имеющих большой цели в жизни, живущих одним днем. Но в то же время, в чем я тоже убедился, были там и очень яркие, талантливые личности. Они-то и вызывали у меня интерес к себе своей необычностью, яркостью, своеобразным взглядом на жизнь и вообще на окружающий мир. Одним из таких людей был заключенный Василий Щедров.
Ему в то время уже было 38 лет. Он – участник войны. Обратил на себя мое внимание тем, что в отличие от большинства, которые приходили в школу лишь для того, чтобы поболтать, он очень серьезно относился к учебе, к тем заданиям, которые я давал классу. Учился он в восьмом классе. И настолько глубокими и продуманными были его ответы на уроках, что не обратить внимание на него просто было нельзя. Щедров был лучшим учеником школы. Это однозначно.
Даже своей внешностью он отличался от других заключенных. Я не видел, чтобы он общался с сотоварищами, держался всегда обособленно, был молчалив и замкнут. В классе сидел за первым столом, сидел один, в отличие от других учеников. И, судя по всему, большинство его недолюбливало за его оригинальность, непохожесть на них, остальных. Но никто не смел зацепить его, потому что боялись. Был он физически крепким человеком: среднего роста, плотный, с фигурой штангиста. Широкое скуластое лицо, серые строгие глаза, большие, почти до макушки залысины.
Я долго не решался вызывать его на откровенность, хотя мне, естественно, хотелось узнать, что он за человек, чем он живет и т.д. И вот однажды я все-таки обратился к нему с таким вопросом:
- Многие здесь рассказывают, что посадили их ни за что. А как вы оказались в лагере строгого режима?
- За серьезное преступление, я убил человека, - без предисловий начал Щедров. - И все остальные находятся здесь не случайно. Каждый из них совершил какое-то преступление. Я не исключаю, что кто-то мог попасть сюда и случайно, по стечению обстоятельств. Но таких - единицы. По приговору суда мне дали 15 лет, причем без права на досрочное освобождение. Восемь лет я уже отсидел, осталось семь. Вы удивляетесь, мне уже 38, а я, как мальчишка, сижу за партой. И делаю это я вполне осознанно, потому что хочу дождаться освобождения и пожить человеком, как все нормальные люди. А этих блатяг я ненавижу, они поломали всю мою жизнь.
Бледное лицо Щедрова покрылось легкой краской, он все больше увлекался воспоминаниями. Но потом, спохватившись, замолчал:
- Вам надо уже, наверное, уезжать, а я разговорился.
- Ничего, - говорите, - я не тороплюсь, рассказывайте, мне это интересно.
Я прикрыл плотнее классную дверь, чтобы никто нам не мешал, придвинул стул, сел напротив Шедрова, приготовился слушать. Он начал не сразу. Некоторое время молчал, собирался с мыслями. Потом внимательно посмотрел на меня, как бы убеждаясь в том, что история его жизни в самом деле мне интересна. Лицо его постепенно преображалось. С него исчезла маска неприступности, замкнутости. Оно становилось мягче, добрее. Такое лицо бывает у человека, когда его душа раскрывается на сто процентов, когда ему хочется высказать все в ней накипевшее. Начал он издалека.
- Родился я в Ленинградской области, в 1924 году. Семья у нас была большая, восемь детей. Жили бедно, перебивались с хлеба на воду. Вряд ли мы пережили бы 33-й год, если бы не переехали в Ленинград. Это нас и спасло от голодной смерти. Отец работал на заводе, что-то там зарабатывал. Так и жили. А когда началась война, и фронт стал приближаться к Ленинграду, нас вместе с заводом эвакуировали в Новосибирск. К тому времени мне уже шел 16-й год.
Я заканчивал школу ФЗО (фабрично-заводское обучение). Все шло нормально, пока не связался с блатной компанией, которая занималась воровством и мелким грабежом. Жилось в ту пору людям тяжело, питались впроголодь, а у блатных всегда были деньги и продукты. Конечно, мы, пацаны, завидовали им, тянулись за ними. Незаметно приобщился к воровскому делу и я. И уже все шло к тому, что нас должны были арестовать и посадить в тюрьму. Но спасло то, что подошел срок призыва в армию. В общем, я оказался на фронте.
Войну прошел достойно. Был разведчиком. Имел боевые награды: два ордена, медаль «За отвагу». А когда закончилась война, решил ехать в Ленинград, к брату. Мать к тому времени уже умерла, отец погиб на фронте. На вокзале меня встретил брат. Обнялись, расцеловались, зашли в буфет отметить встречу. Взяли по сто граммов и по две кружки пива. Посидели, поговорили, я подошел к буфетчице взять еще пару кружек пива. Мелких купюр не было, была пятисотрублевка. Подаю ее буфетчице, она отпускает мне две кружки пива и тут же начинает заниматься другими клиентами. А очередь за пивом была немаленькая, толпа все время подпирает. Я напоминаю ей, что жду сдачу. Молчит, как будто не слышит. А когда я еще раз сказал ей об этом, подняла шум на весь вокзал:
- Какую тебе сдачу?! Я тебе все отдала. Ты перепил, так иди отсюда, не мешай работать. Видишь, сколько народа ты задерживаешь. Уходи, пока милицию я не позвала!
Я, конечно, возмутился. И возмутился тоже громко, на весь вокзал. Как это так! Я вернулся с фронта, я - победитель и со мной такое обращение! Но буфетчица на это ноль внимания. На шум пришел швейцар-вышибала. Крепкий, здоровый мужик. И буфетчица, указывая на меня, выкрикивает:
- Федор, убери этого жулика отсюда. Он уже не первый день тут отирается!
Щедров замолчал. На его глазах появились слезы. Играли желваки на скулах. Руки его дрожали. Мне даже страшно немного стало. Как бы он не взорвался, не потерял контроль над собой. Но молчание его длилось недолго:
- Не сдержался я в тот момент, о чем и теперь жалею. Когда вышибала взял меня за плечо и потянул к выходу, я врезал ему изо всех сил. А силы у меня в то время было дай Бог каждому. Тут поднялся шум, гам. Мы с братом, проклиная наглость буфетчицы, ушли в другой зал, нашли свободное место, сели. Я не скрывался, потому что не чувствовал себя виноватым, а зря. Это была моя оплошность. Нам бы смыться оттуда и все было бы в порядке. А мы сгоряча не подумали об этом. Только мы присели, как появляются милиционеры. Меня забрали.
Сто раз я потом пожалел о своей несдержанности, да что толку. Судили меня за хулиганство. Три года дали, лишили всех боевых наград.
Щедров снова замолчал, глубоко переживая когда-то случившееся с ним. А я, пользуясь паузой в нашей беседе, спросил:
- Наверное, оттуда и пошла ваша обида на людей, на их несправедливость?
- Нет, что Вы! На людей у меня нет никакой обиды, - встрепенулся он. – Я себя кляну часто за то, что не могу сдержаться, когда вижу подлость. Сам я во всем виноват, вот в чем беда. И это меня мучает. А тогда, когда мне дали три года, я крепко задумался и решил: все, буду держать себя в руках, сделаю все, чтобы скорей оказаться на свободе.
За хорошее поведение, за добросовестную работу в лагере общего режима меня досрочно освободили. Сразу же пошел на завод, устроился слесарем. Эту специальность я получил еще в ФЗО. А тут вскоре и с девушкой хорошей познакомился. Через какое-то время поженились, родился сын. Я был на седьмом небе от счастья. И на работе все шло хорошо, моя фотография даже на доске почета была, и семья была такая, о которой я давно мечтал. Наверное, лет пять я радовался жизни. А потом случилась беда. Жена с сынишкой ехали в автобусе, который попал в аварию. Там они и погибли. Это меня здорово подкосило, жить не хотелось. С горя начал пить. В общем, снова потерял контроль над собой.
Я смотрел на своего собеседника и все больше проникался к нему сочувствием. Я даже не узнавал его. Вместо волевого, сильного, жесткого мужчины, каким он мне и другим казался, передо мной сидел теперь обычный человек, не лишенный человеческих слабостей, который не стесняется показать эту слабость, не стесняется своих слез. Я чувствовал, как внутри него горит незаживающей раной когда-то пережитая им боль. Я даже предложил ему прекратить нашу беседу, отложить ее до следующего раза. Просто не хотелось рвать его душу. Но он торопливо, словно боясь, что я действительно собираюсь уйти, заговорил вновь:
- Да, нет уж, ничего, извините. Если Вы не против, я уж договорю до конца. Я давно ни с кем не говорил по душам. Да и кому здесь говорить. У каждого здесь такие же свои истории. А Вам я почему-то верю. Наверное, потому что Вы добрый и порядочный человек.
Короче говоря, запои мои продолжались неделями. И на работе стали смотреть на меня косо, друзья отвернулись. А чтобы постоянно пить, нужны деньги, а где их брать? И тут, как на грех, вспомнил я свои воровские навыки, которые приобрел в Новосибирске, до фронта еще. Ну, и пошло…
Откровенность Щедрова с одной стороны импонировала мне, а с другой стороны я никак не мог представить себе этого серьезного опытного мужчину в роли вора-карманника. Я сказал ему об этом.
- Я и сам себя не представлял в этой роли. Но когда человек пьет, он не считается ни с какой моралью, его совесть деградируется. В этом я убедился, когда мучился запоями. Чтобы найти деньги для своих пьянок, я начал по вагонам в поездах охотиться за чужими кошельками. Но мой воровской промысел продолжался недолго, скоро меня взяли с поличным и снова суд. Теперь уже дали пять лет.
Огонь в глазах рассказчика потух. Лицо его снова покрылось бледностью, от переносицы ко рту с обеих сторон обозначились жесткие морщины. Щедров теперь снова стал походить на того Щедрова, каким он и предстал мне в первую нашу встречу. И говорил он теперь, как и раньше, чуть глуховато, с какой-то неотвратимостью.
- Я Вам уже говорил, что ненавижу блатных. Это они мешают мне избавиться от прошлого, затягивают меня в омут преступности. Во время второй судимости я снова ставил для себя цель: как можно скорее выйти из тюрьмы, чтобы зажить, наконец, нормальной жизнью. В мечтах я снова видел себя семейным человеком, мне снова хотелось, чтобы мое имя на заводе, где я работал до этого, было на доске почета, в числе лучших. Я об этом мечтал день и ночь. Работал я хорошо. Вскоре мне лагерь заменили на «химию». Знаете, что это такое?
- Слышал. Это, по-моему, когда осужденные практически живут и работают без охраны.
- В основном «химию» дают тем, кто уже близок к освобождению и хорошо зарекомендовал себя в лагере. Ну, и, конечно, учитывается статья, по которой человек осужден. У меня с этим все было в порядке. Меня даже назначили бригадиром бригады бетонщиков. Мы работали на строительстве Балаковской ГЭС, жили в общежитии. Все складывалось хорошо, бригада считалась одной из лучших. О нас даже в газете писали. И вот однажды все это испортила одна сволочь блатная.
На скулах Щедрова снова заиграли желваки, а в глазах появился стальной блеск. Он снова мыслями был в прошлом, которое так жестоко обошлось с ним.
- Был в моей бригаде один верзила, - продолжал Щедров, - парень здоровей меня. Вел себя со всеми нагло, его побаивались, потому что он был способен на все. К товарищам по бригаде относился свысока, требовал их беспрекословного подчинения к себе. Пил безбожно, опаздывал на работу, прогуливал. А от меня, как от бригадира, нагло требовал, чтобы я ему закрывал наряды, как и всем. Я категорически этого не делал. В конце концов, он меня возненавидел, но в открытую вступать со мной в борьбу не решался.
Моим напарником по комнате был паренек, белорус по национальности, тоже из нашей бригады. Паренек скромный, небольшого росточка, худенький. Так вот у него этот самый верзила часто брал деньги в долг, который никогда не возвращал. Как сегодня помню, был выходной. Я лежал на своей кровати, читал книгу. И в этот момент заходит в нашу комнату тот самый блатной. Пьяный, конечно. Подходит к моему напарнику и требует денег. Тот достает 25 рублей, подает ему. Блатяга посмотрел на деньги и тут же швырнул их пареньку в лицо со словами: «Что ты мне рвань всякую суешь, дай нормальные деньги»!
Я обычно старался с ним не связываться, всячески избегал этого. Я понимал, что добром это не кончится. Но тут не выдержал:
-Что ты наглеешь, - говорю, - парень дал тебе деньги, а ты еще кривляешься. У тебя совесть есть? Отвяжись от парня.
Верзила словно ждал этого. Он резко повернулся и оказался возле меня. В правой руке его был нож. Я лежал на спине, еле успел перехватить его руку с ножом, занесенную надо мной. А он здоровенный мужик, явно сильнее меня. Я изо всех сил держу его руку, понимаю, еще миг и он всадит в меня нож. А паренек-белорус, чувствуя, что ситуация критическая, вместо того, чтобы как-то помочь мне, с перепугу выбежал из комнаты, побежал звать ребят на помощь.
Невероятным усилием мне удалось сжать руку блатного так, что нож упал ко мне на кровать. Он кинулся было на меня с новой силой, но нож был уже у меня в руках. Поднявшись с койки на ноги, не раздымывая ни на секунды, я ударил его ножом. А что было делать? Я понимал, что если я этого не сделаю, то нож обязательно войдет в меня.
Стою среди комнаты, весь дрожу от пережитого возбуждения и злости. И в этот момент вбегают в комнату ребята. Мой напарник их привел. И видят такую картину: блатной лежит с ножом в груди, под ним кровь, а я целый и невредимый стою рядом. Вот почему я и оказался здесь, в лагере строго режима.
-Но вы же оборонялись. У Вас же был свидетель – ваш напарник. Почему суд этого не учел? – спрашиваю.
- Да, свидетель у меня был. Он выступал на суде, рассказывал, как все было. Но вся беда в том, что на тот момент, когда я ударил ножом блатного, моего напарника в комнате не было. Потому следствие решило: раз блатной убит, а на мне нет следов побоев, значит, я превысил возможности самообороны, применил нож. Конечно, все мне сочувствовали, в том числе и судьи, но по-другому поступить они не могли, потому что я убил человека. Я и сейчас не жалею, что убил того подонка. Вот только жаль, что жизнь моя поломана. Но я еще надеюсь, что я выйду отсюда и найду свое счастье, о котором мечтаю. Как Вы думаете, у меня есть шансы на это? – заканчивая свой рассказ, неожиданно спросил меня Щедров.
Я, конечно, заверил его в том, что он обязательно добьется своего, что я убежден в этом. А еще я ему сказал, что очень уважаю его как человека. И даже готов оказать ему услугу, если это в моих силах. Он грустно улыбнулся, поблагодарил и мы разошлись. Восьмой класс Щедров закончил на отлично. Как сложилась дальнейшая его судьба, не знаю. Но вспоминаю его часто. Потому что он в моих глазах был настоящим мужчиной, который, несмотря ни на что, идет настойчиво к своей заветной цели.
Николай ЗУБАШЕНКО, член Союза журналистов Украины, г. Запорожье.
продолжение следует
Комментариев нет:
Отправить комментарий