Из дневника В. М. Пуришкевича:
«Заседание наше длилось около двух часов, и мы сообща выработали
следующий план: в назначенный день, или вернее ночь, мы все собираемся у
Юсупова ровно в 12 часов ночи. В половине первого, приготовив все, что нужно, в
столовой у Юсупова, помещающейся в нижнем этаже его дворца, мы поднимаемся
наверх, в его кабинет, откуда он, Юсупов, выезжает к 1 ч. ночи за
Распутиным на Гороховую в моем автомобиле, имея шофером д-ра Лазаверта.
Привезя Распутина к себе, Юсупов проводит его прямо в столовую, подъехав
к ней со двора, причем шофер должен вплотную подогнать автомобиль к входной
двери с таким расчетом, чтобы с открытием дверцы автомобиля силуэты выходящих
из него не были бы видны сквозь решетку на улицу кому-либо из проходящей
публики как по эту сторону Мойки, так и, по ту, где находится полицейский
участок и, помимо всего, могут прогуливаться шпики, ибо нам неизвестно,
уведомляет ли всегда и уведомит ли на этот раз также Распутин своих
телохранителей, где он проводит добрую половину ночи.
По приезде Распутина в дом Юсупова, д-р Лазаверт, скинув с себя
шоферские доспехи, по витой лестнице, ведущей от входа мимо столовой в гостиную
князя, присоединяется к нам, и мы, т. е. Дмитрий Павлович, я, С. и
Лазаверт, становимся наверху у витой лестницы на всякий случай, дабы оказать
помощь в случае необходимости, если бы внезапно дело пошло не так, как нужно.
Вслед за сим Лазаверт и его пассажиры погружают мой автомобиль на
платформу, входящую в состав поезда, и засим пешком или на извозчиках
отправляются на Невский во дворец великого князя Сергея Александровича, откуда,
сев в автомобиль великого князя Дмитрия Павловича, возвращаются уже в этом
автомобиле на Мойку, во дворец Юсупова, и, опять-таки со двора, подъехав
вплотную к дому, поднимаются в гостиную, где князь Юсупов и я должны поджидать
их возвращения.
Спустившись все вместе в столовую, мы обвора-чиваем труп в какую-либо
подходящую материю и, уложив мумию в крытый автомобиль великого князя, отвозим
его в заранее намеченное место и бросаем в воду, привязав к телу цепями
двухпудовые гири, дабы труп не всплыл случайно на поверхность через какую-либо
прорубь, хотя это представлялось нам едва ли возможным, ибо вследствие жестоких
морозов все в Петрограде и его окрестностях — реки, речки и каналы — были
покрыты толстым слоем льда, и приходилось подумать и подыскать место, свободное
от ледяной коры, куда мы могли бы опустить труп убитого Распутина. На этом
закончилось наше заседание.
Распутина уже нет. Он убит. Судьбе угодно было, чтобы я, а никто иной,
избавил от него царя и Россию, чтобы он пал от моей руки. Слава Богу, говорю я,
слава Богу, что рука великого князя Дмитрия Павловича не обагрена этой грязной
кровью — он был лишь зрителем, и только.
Чистый, молодой, благородный, царственный юноша, столь близко стоящий к
престолу, не может и не должен быть повинным, хотя бы и в высокопатриотическом
деле, но в деле, связанном с пролитием чьей бы то ни было крови, пусть эта
кровь будет и кровью Распутина.
Как ни тяжело, но нужно постараться привести в порядок мои мысли и
занести в дневник с фотографической точностью весь ход происшедшей драмы,
имеющей столь большое историческое значение.
Как ни тяжело, но постараюсь воскресить события и занести их на бумагу.
Автомобиль был поставлен на условленное место, у маленькой двери во
дворе, после чего мы впятером прошли из гостиной через небольшой тамбур по
витой лестнице вниз в столовую, где и уселись вокруг большого, обильно
уснащенного пирожным и всякою снедью чайного стола.
Комната эта была совершенно не узнаваема; я видел ее при отделке и
изумился умению в такой короткий срок сделать из погреба нечто вроде изящной
бонбоньерки.
У стенки под окнами в полумраке был помещен
небольшой столик, где на подносе стояло четыре закупоренных бутылки с марсалой,
мадерой, хересом и портвейном, а за этими бутылками виднелось несколько
темноватого стекла рюмок. На камине, среди ряда художественных старинных вещей,
было помещено изумительной работы распятие, кажется мне, выточенное из слоновой
кости.
Помещение было сводчатым, в стиле старинных, расписных русских палат.
Мы уселись за круглым чайным столом, и Юсупов предложил нам выпить по
стакану чая и отведать пирожных до тех пор, пока мы не дадим им нужной начинки.
Четверть часа, в продолжение коих мы сидели за столом, показались мне
целою вечностью, между тем особенно спешить было не к чему, так как Распутин
предупредил еще раньше Юсупова, что шпики всех категорий покидают его квартиру
после 12-ти ночи, и, следовательно, толкнись Юсупов к Распутину до половины
первого, он как раз мог напороться на церберов, охранявших «старца».
Закончив чаепитие, мы постарались придать столу такой вид, как будто его
только что покинуло большое общество, вспугнутое от стола прибытием нежданного
гостя.
Приведя стол в должный вид, мы принялись за два блюда с пти-фурами. Юсупов передал д-ру Ла-заверту несколько камешков с цианистым калием, и последний, надев раздобытые Юсуповым перчатки, стал строгать яд на тарелку, после чего, выбрав все пирожные с розовым кремом (а они были лишь двух сортов: с розовым и шоколадным кремом) и отделив их верхнюю половину, густо насыпал в каждое яду, после чего, наложив на них снятые верхушки, придал им должный вид.
По изготовлении розовых пирожных мы перемешали их на тарелках с коричневыми,
шоколадными, разрезали два розовых на части и, придав им откусанный вид,
положили к некоторым приборам.
Засим Лазаверт бросил перчатки в камин, мы встали из-за стола и, придав
некоторый беспорядок еще и стульям, решили подняться уже наверх. Но, помню как
сейчас, в эту минуту сильно задымил камин, в комнате стало сразу угарно, и
пришлось провозиться по крайней мере еще десять минут с очисткой в ней воздуха.
Наконец, все оказалось в порядке.
Мы поднялись в гостиную. Юсупов вынул из письменного стола и передал
Дмитрию Павловичу и мне по склянке с цианистым калием в растворенном виде,
каковым мы должны были наполнить до половины две из четырех рюмок, стоявших
внизу в столовой за бутылками, через двадцать минут после отъезда Юсупова за
Распутиным.
Лазаверт облачился в свой шоферский костюм. Юсупов надел штатскую шубу,
поднял воротник и, попрощавшись с нами, вышел.
«Едут!» — полушепотом заявил я вдруг, отходя от окна.
Поручик С. кинулся к граммофону, и через несколько секунд раздался звук
американского марша «янки-дудль», который и посейчас, по временам, преследует
меня.
Еще мгновение — слышим стук автомобиля уже во дворе, хлопающую дверцу
автомобиля, топот стряхивающих снег ног внизу и голос Распутина: «Куда, милый?»
Засим дверь от столовой закрылась за обоими приехавшими, и через несколько
минут снизу по лестнице поднялся к нам д-р Лазаверт в своем обыкновенном
костюме, снявший и оставивший внизу шоферские доху, папаху и перчатки.
Затаив дыхание, мы прошли в тамбур и стали у перил лестницы, ведущей
вниз, друг за другом в таком порядке: первым к лестнице я, с кастетом в руках,
за мною великий князь, за ним поручик С., последним д-р Лазаверт. Мне трудно
определить, сколько времени в напряженнейшем ожидании провели мы, в застывших
позах, у лестницы, стараясь не дышать, не двигаться и вслушиваясь буквально в
каждый шорох, происходивший внизу, откуда доносились к нам голоса
разговаривавших, то порою в виде односложных звуков, то в связной речи, но
расслышать того, что говорилось, мы не могли; полагаю, что мы простояли у
лестницы не менее получаса, бесконечно заводя граммофон, который продолжал
играть все тот же «янки-дудль»
Того, чего мы ожидали, не произошло, а ожидали мы хлопанья Пробок и
откупоривания Юсуповым бутылок, стоявших, как я уже сказал, внизу. Это должно
было стать показателем, что дело идет на лад и что через несколько минут после
того Распутин окажется трупом. Но… время шло, мирная беседа внизу продолжалась,
а собеседники, очевидно, не пили и не ели еще ничего.
Наконец, слышим дверь снизу открывается. Мы на цыпочках бесшумно
кинулись обратно в кабинет Юсупова, куда через минуту вошел и он.
— Представьте себе, господа, — говорит, — ничего не
выходит, это животное не пьет и не ест, как я ни предлагаю ему обогреться и не
отказываться от моего гостеприимства. Что делать?
Дмитрий Павлович пожал плечами: — Погодите, Феликс: возвращайтесь
обратно, попробуйте еще раз и не оставляйте его одного, не ровен час, он
поднимется за вами сюда и увидит картину, которую менее всего ожидает, тогда
придется его отпустить с миром или покончить шумно, что чревато последствиями.
— А как его настроение? — спрашиваю я у Юсупова.
— Н-неважное, — протягивая, отвечает последний: — можете себе
представить, он как будто что-то предчувствует.
— Ну идите, идите, Феликс, — заторопил Юсупова великий
князь. — Время уходит.
Юсупов опять спустился вниз, а мы вновь заняли в том же порядке свои
места у лестниды.
Прошло еще добрых полчаса донельзя мучительно уходившего для нас
времени, когда, наконец, нам ясно послышалось хлопанье одной за другой двух
пробок, звон рюмок, после чего говорившие до этого внизу собеседники вдруг
замолкли.
— Пьют, — прошептал мне над самым ухом Дмитрий
Павлович, — ну теперь уже ждать недолго.
Мы застыли в своих позах, спустившись еще на несколько ступеней по
лестнице вниз. Но… прошло еще четверть часа, а мирный разговор и даже порою
смех внизу не прекращались.
— Ничего не понимаю, — разведя руками и обернувшись к великому
князю, прошептал я ему. Заколдован он что ли, что на него даже цианистый калий
не действует!
Дмитрий Павлович пожал плечами. — Погодите, слышите, вот, кажется,
уже внизу что-то не ладно.
Мы поднялись по лестнице вверх и всею группою вновь прошли в кабинет, куда через две или три минуты неслышно вошел опять Юсупов, расстроенный и бледный:
— Нет, говорит, невозможно. Представьте себе, он выпил две рюмки с
ядом, съел несколько розовых пирожных и, как видите, ничего; решительно ничего,
а прошло уже после этого минут, по крайней мере, пятнадцать. Ума не приложу,
как нам быть, тем более что он уже забеспокоился, почему графиня не выходит к
нему так долго, и я с трудом ему объяснил, что ей трудно исчезнуть незаметно,
ибо там наверху гостей немного, но что, по всем вероятиям, минут через десять
она уже сойдет; он сидит теперь на диване мрачным, и, как я вижу, действие яда
сказывается на нем лишь в том, что у него беспрестанная отрыжка и некоторое слюнотечение.
Через минут пять Юсупов появился в кабинете в третий раз:
«Господа, — заявил он нам скороговоркой, — положение все то же: яд на
него не действует или ни к черту не годится; время уходит, ждать больше нельзя;
— решим, что делать. Но нужно решать скорее, ибо гад выражает крайнее
нетерпение тому, что графиня не приходит, и уже подозрительно относится ко
мне».
«Ну что ж, — ответил князь — бросим на сегодня, отпустим его с
миром, может быть, удастся сплавить его как-нибудь иначе в другое время и при
других условиях».
«Ни за что! — воскликнул я. — Неужели вы не понимаете, Ваше
Высочество, что, выпущенный сегодня, он ускользнет навсегда, ибо разве он
поедет к Юсупову завтра, если поймет, что сегодня был им обманут. Живым
Распутин отсюда, — отчеканивая каждое слово, полушепотом продолжал
я, — выйти не может, не должен и не выйдет».
«Но как же быть?» — заметил Дмитрий Павлович.
«Если нельзя ядом, — ответил я ему, — нужно пойти ва-банк, в
открытую, спуститься нам или всем вместе, или предоставьте мне это одному, я
его уложу либо из моего «соважа», либо размозжу ему череп кастетом. Что вы
скажете на это?»
«Да, — заметил Юсупов, — если вы ставите вопрос так, то,
конечно, придется остановиться на одном из этих двух способов».
После минутного совещания мы решили спуститься вниз всем и предоставить
мне уложить его кастетом, а Лазаверту, на всякий случай, Юсупов в руки сунул
свою каучуковую гирю, хотя первый и заявил ему, что он едва ли будет в
состоянии что-либо сделать, ибо так слаб, что еле передвигает ноги.
Приняв это решение, мы гуськом (со мною во главе), осторожно двинулись к
лестнице и уже спустились было к пятой ступеньке, когда внезапно Дмитрий
Павлович, взяв меня за плечо, прошептал мне на ухо: attendez un moment, и,
поднявшись вновь назад, отвел в сторону Юсупова. Я, С. и Лазаверт прошли
обратно в кабинет, куда немедленно вслед за нами вернулись Дмитрий Павлович и
Юсупов, который мне сказал:
«В. М., вы ничего не будете иметь против того, чтобы я его застрелил,
будь что будет! Это и скорее, и проще».
«Пожалуйста, — ответил я, — вопрос не в том, кто с ним
покончит, а в том, чтобы покончить и непременно этою ночью».
Не успел я произнести эти слова, как Юсупов быстрым, решительным шагом
подошел к своему письменному столу и, достав из ящика его браунинг небольшого
формата, быстро повернулся и твердыми шагами направился по лестнице вниз.
Мы молча кинулись вслед за ним и стали на старые позиции, поняв, что
сейчас уже ждать придется недолго.
Действительно, не прошло и пяти минут с момента ухода Юсупова, как после
двух или трех отрывочных фраз, произнесенных разговаривавшими внизу, раздался
глухой звук выстрела, вслед затем мы услышали продолжительное «а-а-а!» — и звук
грузно падающего на пол тела.
Не медля ни одной секунды, все мы, стоявшие наверху, не сошли, а
буквально кубарем слетели по перилам лестницы вниз, толкнувши стремительно
своим напором дверь столовой: она открылась, но кто-то из нас зацепил штепсель,
отчего электричество в комнате сразу потухло.
Крови не было видно: очевидно, было внутреннее кровоизлияние, и пуля
попала Распутину в грудь, но, по всем вероятиям, не вышла.
Он не был еще мертв: он дышал, он агонизировал.
Правою рукою своею прикрывал он оба глаза и до половины свой длинный,
ноздреватый нос; левая рука его была вытянута вдоль тела; грудь его изредка
высоко подымалась, и тело подергивали судороги. Он был шикарно, но по-мужицки
одет: в прекрасных сапогах, в бархатных навыпуск брюках, в шелковой, богато
расшитой шелками, цвета крем рубахе, подпоясанной малиновым, с кистями, толстым
шелковым шнурком.
Длинная черная борода его была тщательно расчесана и как будто блестела
или лоснилась даже от каких-то специй.
Не знаю, сколько времени простоял я здесь; в конце концов раздался голос
Юсупова: «Ну-с, господа, идемте наверх, нужно кончать начатое». Мы вышли из
столовой, погасив в ней электричество и притворив слегка двери.
В гостиной, поочередно поздравив Юсупова с тем, что на его долю выпала
высокая честь, освобождения России от Распутина, мы заторопились окончанием
нашего дела.
Был уже четвертый час ночи, и приходилось спешить.
Поручик С. наскоро облачился поверх своей военной шинели в шикарную
меховую шубу Распутина, надел его боты и взял в руки его перчатки; вслед за ним
Лазаверт, уже несколько оправившийся и как будто успокоившийся, облачился в
шоферское одеяние, и оба они, предводительствуемые великим князем Дмитрием
Павловичем, сели в автомобиль и уехали на нем к моему поезду с тем, чтобы сжечь
одежду Распутина в моем классном вагоне, где к этому часу должна была топиться
печь, после чего им полагалось на извозчике доехать до дворца великого князя и
оттуда на его автомобиле приехать за телом Распутина в Юсуповский дворец.
Мы с Феликсом Юсуповым остались вдвоем и то ненадолго: он через тамбур
прошел на половину своих родителей, коих в Петрограде, как кажется, в это время
не было, а я, закурив сигару, стал медленно прохаживаться у него в кабинете
наверху, в ожидании возвращения уехавших соучастников, с коими предполагалось
вместе увязать труп в какую-либо материю и перетащить в автомобиль великого
князя.
Не могу определить, долго ли продолжалось мое одиночество, знаю только,
что я чувствовал себя совершенно спокойным и даже удовлетворенным, но твердо
помню, как какая-то внутренняя сила толкнула меня к письменному столу Юсупова,
на котором лежал вынутый из кармана мой «соваж», как я взял его и положил
обратно в правый карман брюк и как вслед засим, под давлением той же неведомой
мне силы, я вышел из кабинета, дверь от коего в тамбур была закрыта, и очутился
в тамбуре совершенно без всякой цели.
Не успел я войти в этот тамбур, как мне послышались чьи-то шаги уже
внизу у самой лестницы, затем до меня долетел звук открывающейся в столовую,
где лежал Распутин, двери, которую вышедший, по-видимому, не прикрыл.
«Кто бы это мог быть? — подумал я, но мысль моя не успела еще дать
себе ответа на заданный вопрос, как вдруг снизу раздался дикий, нечеловеческий
крик, показавшийся мне криком Юсупова: «Пуришкевич, стреляйте, стреляйте, он
жив! Он убегает!»
«А-а-!..» — и снизу стремглав бросился вверх по лестнице кричавший,
оказавшийся Юсуповым; на нем буквально не было лица; прекрасные большие голубые
глаза его еще увеличились и были навыкате; он в полубессознательном состоянии,
не видя почти меня, с обезумевшим взглядом, кинулся к выходной двери в главный
коридор и пробежал на половину своих родителей, куда я его видел уходившим, как
я уже сказал, перед отъездом на вокзал великого князя и поручика С.
Одну секунду я остался оторопевшим, но до меня совершенно ясно стали
доноситься снизу чьи-то быстрые грузные шаги, пробиравшиеся к выходной двери во
двор, т. е. к тому подъезду, от которого недавно отъехал автомобиль.
Медлить было нельзя ни одного мгновения, и я, не растерявшись, выхватил
из кармана мой «со-важ», поставил его на «feu» и бегом спустился по лестнице.
То, что я увидел внизу, могло бы показаться сном, если бы не было
ужасною для нас действительностью. Григорий Распутин, которого я полчаса тому
назад созерцал при последнем издыхании лежащим на каменном полу столовой,
переваливаясь с боку на бок, быстро бежал по рыхлому снегу во дворе дворца
вдоль железной решетки, выходившей на улицу, в том самом костюме, в котором я
видел его сейчас почти бездыханным.
Первое мгновение я не мог поверить своим глазам, но громкий крик его в
ночной тишине на бегу: «Феликс, Феликс, все скажу царице!», — убедил меня,
что это он, что это Григорий Распутин, что он может уйти благодаря своей
феноменальной живучести, что еще несколько мгновений, и он очутится за воротами
на улице, где, не называя себя, обратится к первому, случайно встретившемуся
прохожему с просьбой спасти его, так как на его жизнь покушаются в этом дворце,
и… все пропало. Естественно, что ему помогут, не зная, кого спасают, он
очутится дома на Гороховой, и мы раскрыты.
Я бросился за ним вдогонку и выстрелил. В ночной тишине чрезвычайно
громкий звук моего револьвера пронесся в воздухе — промах.
Распутин поддал ходу; я выстрелил вторично на бегу — и… опять
промахнулся.
Не могу передать того чувства бешенства, которое я испытал против самого
себя в эту минуту.
Стрелок, более чем приличный, практиковавшийся в тире на Семеновском
плацу беспрестанно и попадавший в небольшие мишени, я оказался сегодня
неспособным уложить человека в 20-ти шагах.
Мгновения шли… Распутин подбегал уже к воротам, тогда я остановился, изо
всех сил укусил себя за кисть левой руки, чтобы заставить себя сосредоточиться,
и выстрелом (в третий раз) попал ему в спину. Он остановился, тогда я, уже
тщательно прицелившись, стоя на том же месте, дал четвертый выстрел, попавший
ему, как кажется, в голову, ибо он снопом упал ничком в снег и задергал
головой. Я подбежал к нему и изо всей силы ударил его ногою в висок. Он лежал с
далеко вытянутыми вперед руками, скребя снег и как будто бы желая ползти вперед
на брюхе; но продвигаться он уже не мог и только лязгал и скрежетал зубами.
Я был уверен, что сейчас его песня, действительно, спета и что больше
ему не встать.
Мы проходили через тамбур как раз в то время, когда солдаты Юсупова
втаскивали труп в переднюю, там у лестницы, внизу.
Юсупов, увидев, над кем они возятся, выскользнул от меня, бросился в
кабинет, схватил с письменного стола резиновую гирю, данную ему Маклаковым, и,
повернувшись обратно, бросился вниз по лестнице к трупу Распутина. Он,
отравлявший его и видевший, что яд не действует; стрелявший в него и увидевший,
что его и пуля не взяла, — очевидно, не хотел верить в то, что Распутин
уже мертвое тело, и, подбежав к нему, стал изо всей силы бить его двухфунтовой
резиной по виску, с каким-то диким остервенением и в совершенно неестественном
возбуждении.
Я, стоявший наверху у перил лестницы, в первое мгновение ничего не понял
и оторопел, тем более что, к моему глубочайшему изумлению, Распутин даже и
теперь еще, казалось, подавал признаки жизни.
Перевернутый лицом вверх, он хрипел, и мне совершенно ясно было видно
сверху, как у него закатился зрачок правого открытого глаза, как будто
глядевшего на меня бессмысленно, но ужасно (этот глаз я и сейчас вижу перед
собою).
Но вслед за сим я пришел в себя и крикнул солдатам скорее оттащить
Юсупова от убитого, ибо он может забрызгать кровью и себя, и все вокруг, и в
случае обысков следственная власть, даже без полицейских собак, по следам
крови, раскроет дело.
Солдаты повиновались, но им стоило чрезвычайных усилий оттянуть Юсупова,
который как бы механически, но с остервенением, все более и более возраставшим,
колотил Распутина по виску.
Наконец князя оттащили. Оба солдата под руки подняли его наверх и всего
сплошь забрызганного кровью опрометчиво усадили на глубокий кожаный диван в
кабинете.
Вдали показался мост, с которого мы должны были сбросить в прорубь тело
Распутина.
Дмитрий Павлович замедлил ход, въехал на мост с левой стороны и
остановился у перил.
Яркие фонари у автомобиля на одно мгновение ударили снопом своего света
в сторожевую будку, находившуюся на той стороне моста справа, но вслед за сим
великий князь потушил огонь, и даль очутилась во мраке. Мотор машины продолжал
стучать на месте.
Бесшумно, с возможною быстротою открыв дверцы автомобиля, я выскочил
наружу и встал у самых перил; за мною последовали солдат и д-р Лазаверт; к нам
подоспел сидевший рядом с великим князем поручик С., и мы вчетвером (Дмитрий
Павлович стоял перед машиной настороже), раскачав труп Распутина, с силой
бросили его в прорубь, бывшую у самого моста; позабыв привязать к трупу цепями
гири, каковые побросали вслед за трупом впопыхах одну за другой, а цепи
засунули в шубу убитого, каковую также бросили в ту же прорубь. Засим, обшарив
впотьмах автомобиль и найдя в нем один из ботов Распутина, д-р Лазаверт швырнул
его также с моста.
Все это было делом не более двух-трех минут, после чего в автомобиль
сели д-р Лазаверт, поручик С. и солдат, а я уместился рядом с Дмитрием
Павловичем, и мы зажгли опять огни в автомобиле, двинулись через мост дальше.
Я спросил Юсупова: «Скажите, князь, что произошло у вас с Распутиным в
те немногие минуты, когда вы в последний раз спустились в столовую, откуда мы
ушли все вместе, как вы помните, оставив его, казалось, при последнем издыхании
на холодном полу?»
Юсупов болезненно усмехнулся: «Произошло то, — ответил он
мне, — чего я не забуду во всю мою жизнь: спустившись в столовую, я застал
Распутина на том же месте, я взял его руку, чтобы прощупать пульс, — мне
показалось, что пульса не было, тогда я приложил ладонь к сердцу — оно не
билось, но вдруг, можете себе представить мой ужас, Распутин медленно открывает
во всю ширь один свой сатанинский глаз, вслед за сим другой, впивается в меня
взглядом непередаваемого напряжения и ненависти и со словами: «Феликс! Феликс!
Феликс!» — вскакивает сразу, с целью меня схватить, я отскочил с поспешностью,
с какой только мог, а что дальше было — не помню».
Дознание по убийству проводилось самым секретным образом под общим руководством министра внутренних дел А. Д. Протопопова. Срочно прибывший из Ставки Николай II, несмотря на давление царицы, не рискнул судить аристократических убийц. Великие князья и княгини даже обратились к монарху с коллективным письмом, где выражалась просьба не привлекать к ответственности великого князя Дмитрия.
На этом письме Николай начертал в общем-то справедливую
резолюцию: «Никому не дано права убивать», и все-таки наказание. последовало
крайне мягкое. Дмитрия отправили на Кавказский фронт, а Юсупова под конвоем
выслали в его имение в Курской губернии. Пуришкевича вообще не тронули. По
приказу царицы полиция лишь организовала за ним слежку.
НЕОБХОДИМЫЙ КОММЕНТАРИЙ "Журналиста VVP"
1
ПУРИШКЕВИЧ. После Октябрьской революции Пуришкевич ушёл в подполье и попробовал организовать заговор с целью свержения Советской власти. Бывший черносотенец, Пуришкевич скрывался в Петрограде с поддельным паспортом на фамилию Евреинов. 18 ноября Пуришкевич арестован в гостинице «Россия» по обвинению в контрреволюционном заговоре. Приговор оказался необыкновенно мягким: 4 года принудительных общественных работ при тюрьме.
Но уже 17 апреля 1918 г. Пуришкевича выпустили из тюрьмы после личного
вмешательства Ф. Э. Дзержинского /!/ и комиссара юстиции Северной коммуны Н. Н.
Крестинского. Формальной причиной освобождения стала «болезнь сына». С него
взяли честное слово о неучастии в политической деятельности во время отпуска из
тюрьмы. А 1 мая по декрету Петроградского Совета Пуришкевич был амнистирован.
В 1918 году Пуришкевич уехал в Киев. Основал Общество активной борьбы с
большевизмом. В декабре 1918 г. перебрался на Юг России, где принимал участие в
организации идеологической и пропагандистской поддержки Белого движения.
Находясь на территории, контролируемой войсками генерала Деникина, пытался
организовать Всероссийскую Народно-Государственную партию. Издавал газету «В
Москву!» (закрыта в ноябре 1919 г.) и журнал «Благовест» (декабрь 1919 г.,
вышел один номер). Скончался в Новороссийске от сыпного тифа 11 (24) января в
1920 г. Версия об отравлении Пуришкевича
сёстрами милосердия не является состоятельной.
2
КНЯЗЬ ФЕЛИКС
ЮСУПОВ
После убийства родители Феликса Юсупова получили телеграмму от великой княгини Елизаветы Фёдоровны: «Молитвами и мыслями с вами. Да благословит Господь вашего сына патриотический подвиг». Феликс отделался легким испугом.
После Октябрьской революции Юсуповы уехали в Крым, откуда на борту линкора
«Мальборо» в ходе Крымской эвакуации 1919 года они выехали на Мальту и позднее
перебрались в Лондон. На средства, вырученные от продажи фамильных
драгоценностей и двух полотен Рембрандта (это было все, что семья успела
вывезти из России в 1917 году), Юсуповы купили дом в Булонском лесу. Юсуповы
продолжали заниматься благотворительностью, помогая русским эмигрантам.
Неудачное ведение бизнеса привело к финансовым проблемам и в 1939 году дом был
продан. Юсуповы переехали в небольшую квартиру в 16 округе Парижа, на улице
Pierre Guerin, где князь Феликс жил до самой смерти.
3
ПОРУЧИК СЕРГЕЙ
СУХОТИН
С июня 1917 года до апреля 1918 года служил в Главном управлении по заграничному снабжению (Главзагран) Военного министерства.
С конца апреля
до июня 1918 года - заведующий Отделом заграничных металлов в Главном
управлении по снабжению металлами (РАСМЕКО) при ВСНХ.
В ноябре 1918
года вместе со своим другом князем А.С. Чагадаевым - секретарем РАСМЕКО - был
обвинен в спекуляции и взяточничестве по контрреволюционному "Делу
ответственных сотрудников РАСМЕКО" . На заседании Ревтрибунала при ВЦИК
был приговорен к расстрелу, замененному вскоре бессрочным тюремным заключением.
С.М. Сухотин и А.С. Чагадаев отбывали наказание в Таганской тюрьме, где, с разрешения начальства организовали Великорусский оркестр народных инструментов. 16 февраля 1921 года в составе оркестра были переведены на принудительные работы без содержания под стражей.
После
освобождения С.М. Сухотин помогал Толстым в организации музея "Ясная
Поляна".
С 9 июня 1921
года комендант Ясной Поляны. 19 октября 1921 года женился на внучке Л.Н.
Толстого С.А. Толстой.
В январе 1922
года перенес инсульт. Заботы по уходу за ним взяли на себя мачеха Т.Л.
Сухотина-Толстая и теща О.К. Толстая (урожд. Дитерихс).
В 1925 году при
содействии В.Ф. Булгакова и многочисленных друзей и знакомых был отправлен на
лечение во Францию. Заботы по уходу за ним взял на себя Ф.Ф. Юсупов. С. А.
Толстая заочно развелась с мужем сразу после его отъезда и снова вышла замуж —
за поэта Сергея Есенина.
С.М. Сухотин
узнал о браке своей жены с Сергеем Есениным из газет. В результате нескольких
инсультов скончался 4 июня 1926 года в лечебнице Орли - одного из пригородов
Парижа.
В мемуарах друга
князя А.С. Чагадаева - князя П. П. Ишеева - "Осколки прошлого",
изданных в Нью-Йорке в 1959 году, С.М. Сухотин назван убийцей Распутина:
«... Принято
считать, о чем все до сих пор писали, что Распутина убил Пуришкевич. На самом
же деле в него стрелял и его фактически прикончил Сухотин. Но чтобы его не
подвести, об этом решили скрыть и держать в секрете, а его выстрелы принял на
себя Пуришкевич, – иначе ему бы не поздоровилось. Если Великий князь Дмитрий
Павлович был сослан в Турцию, то что бы сделали с простым поручиком??»
4
ВЕЛИКИЙ КНЯЗЬ
ДМИТРИЙ ПАВЛОВИЧ
После обнаружения
трупа Распутина великий князь Дмитрий Павлович и князь Юсупов были арестованы
по прямому приказу императрицы Александры Фёдоровны в нарушение действовавшего
законодательства; были освобождены только после вмешательства Николая II, дабы
не провоцировать общество, и без того волнующееся в связи с убийством фаворита,
на симпатии к убийцам и возможные дальнейшие действия заговорщиков.
В защиту Дмитрия
Павловича императору было подано письмо, подписанное многими членами
Императорского дома и отдельное письмо от вдовствующей императрицы Марии
Федоровны[5]. Отправлен распоряжением Николая II в Персию, в отряд генерала Н.
Н. Баратова, что могло существенно подорвать и без того слабое здоровье
великого князя, но фактически спасло ему жизнь после начала революции в России.
После Февральской революции поддержал Временное правительство и даже написал
председателю Георгию Львову письмо с вопросом, разрешено ли ему вернуться в
Россию.
После
Октябрьской революции перешёл на английскую службу, затем эмигрировал в Лондон.
Некоторое время жил в США, где занимался торговлей шампанским; там же
познакомился с будущей женой. Увлекался автоспортом.
После того как
Феликс Юсупов опубликовал мемуары, в которых подробно описал убийство
Распутина, Матрёна Распутина подала на Юсупова и Дмитрия Павловича иск в
парижский суд с требованием компенсации за причинённый ущерб в размере 800 000
долларов США. Она обвинила их в убийстве, заявив: «Любой приличный человек
испытывает отвращение к жестокому убийству Распутина». Иск был отклонён.
Французский суд постановил, что не обладает юрисдикцией над политическим
убийством, имевшим место в России
В 1939 году продал свой замок Бомениль и в связи с
ухудшением состояния здоровья переехал в Швейцарию. Умер в 1942 году от
туберкулёза.
5
Станислав Лазоверт (Станислас
Этьен де Лазоверт
После революции Станислав Лазоверт покинул Россию, путешествовал по Европе,
США. В 1919 году приехал в Одессу и жил там пока большевики в феврале 1920 года
не установили в городе советскую власть. После этого уехал во Францию.
Одно время он жил в США, где опубликовал краткие воспоминания об убийстве
Распутина. Позже перебрался в Париж. Скончался Лазоверт 25 августа 1976 года в
Американском госпитале в Нёйи-сюр-Сен
Был награждён Орденом Почётного легиона (причина награждения неизвестна).
По одной из версий "доктор" Лазоверт был прямым агентом
правительства Французской республики, получившим полномочия на убийство
Царского Друга в столице "союзной" Российской Империи.
Орден Почетного Легиона (фр. Ordre national de la
Légion d'honneur) — высшая государственная награда Франции. Орден
Почетного Легиона учреждён Наполеоном Бонапартом 19 мая 1802 года по примеру
рыцарских орденов.
Опубликовано "Журналист VVP"
Комментариев нет:
Отправить комментарий